Узник Неба

Арестованный растерялся и замешкался. Сеньор комендант потупился, словно застопорившееся действие его утомило и только упрямство заключенного мешало ему покинуть подмостки. В следующую секунду охранник нанес пленнику новый удар прикладом, на сей раз по почкам, снова сбив его с ног.

— Ты слышал, что сказал господин комендант? Заголяйся! Мы не намерены сидеть тут всю ночь.

«Жилец» номер тринадцать с трудом сумел приподняться и так, стоя на коленях, стал снимать с себя грязную и окровавленную одежду. Как только он разделся донага, охранник ткнул его под подбородок дулом винтовки и заставил встать. Господин комендант поднял взор от крышки стола, и на лице его проскользнуло выражение отвращения, когда он увидел ожоги, покрывавшие торс, ягодицы и бедра пленника.

— Похоже, этот вояка — старый знакомый Фумеро, — заметил охранник.

— Замолчите вы! — неуверенно прикрикнул господин комендант.

Он с нетерпением поглядел на арестованного и увидел, что тот плачет.

— Эй, перестань рыдать и скажи, как тебя зовут.

Пленник шепотом повторил свое имя:

— Фермин Ромеро де Торрес…

Господин комендант вздохнул, не скрывая досады:

— Послушай, ты испытываешь мое терпение. Я готов помочь тебе, а ты вынуждаешь меня делать то, чего мне вовсе не хочется, — а именно связаться с Фумеро и сообщить ему, что ты у нас.

Пленник заскулил, словно израненная собака, и затрясся всем телом. Коменданту явно не нравилось происходящее. Он искренне желал поскорее покончить с процедурой, поэтому, обменявшись взглядом с охранником и не тратя попусту слов, ограничился тем, что вписал в анкету имя, названное арестованным, и выругался вполголоса.

— Будь проклята эта война, — пробормотал он, когда арестанта увели в камеру, протащив голым по коридорам, где на полу стояли лужи.

2

Прямоугольная камера была темной и сырой, с пробитой в скале крошечной отдушиной, через которую поступал свежий воздух. Зарубки и надписи, вырезанные прежними «жителями», покрывали стены. Люди писали имена, даты или оставляли другие свидетельства своего существования. Кто-то из несчастных истово выцарапывал кресты в темноте, но Господь их, похоже, не замечал. Железные прутья, запиравшие камеру, были источены коррозией и оставляли на ладонях налет ржавчины.

Фермин скрючился на тюремной койке, пытаясь прикрыть наготу куском рваной дерюги, которая, видимо, служила и одеялом, и матрацем, и подушкой. Сумрак окрашивался в медные тона, словно во тьме растворился слабый отблеск угасающей лампады. Вскоре глаза привыкли к вечной мгле, а слух обострился настолько, что стал улавливать малейший шорох сквозь монотонную капель и отголоски ветра, сквозившего в щели.

Фермин провел в камере около получаса, когда взор его различил в дальнем углу бесформенный предмет, напоминавший куль. Фермин встал и, робко приблизившись к свертку, увидел грязный парусиновый мешок. Холод и сырость пробирали до костей, и хотя запах, исходивший от тюка, испещренного темными пятнами, не сулил ничего хорошего, Фермин подумал, что найдет внутри арестантскую робу (никто так и не позаботился выдать ему одежду), а если повезет, то и одеяло, чтобы укрыться. Он опустился рядом с мешком на колени и распутал узел, стягивавший горловину.

Фермин отвернул край парусины, и в дрожащем свете едва теплившихся в коридоре лампочек открылось лицо, показавшееся в первое мгновение лицом манекена — куклы для демонстрации костюмов, которые портные любят выставлять в витринах. Но тошнотворная вонь наводила на мысль, что перед ним вовсе не манекен. Зажав нос и рот ладонью, Фермин стащил с него мешок и резко попятился, отступая до тех пор, пока не уперся спиной в стену камеры.

Умерший, мужчина неопределенного возраста (ему можно было дать от сорока до семидесяти пяти лет), весил всего килограммов пятьдесят. Длинные волосы и седая борода укутывали большую часть исхудавшего торса. Костлявые руки и пальцы с длинными скрюченными ногтями напоминали птичьи лапы. Роговица в широко открытых глазах мертвеца как будто сморщилась, словно кожица перезрелых фруктов. Из полуоткрытого рта вываливался распухший почерневший язык, прикушенный гнилыми зубами.

— Снимите с него одежду прежде, чем труп унесут, — раздался голос из камеры, находившейся по другую сторону коридора. — Тюремную робу вам выдадут только через месяц.

Фермин прозондировал взглядом темноту и уловил в глубине противоположной камеры блеск глаз человека, наблюдавшего за ним со своей койки.

— Не бойтесь, этот несчастный уже никому не причинит вреда, — убеждал его незнакомец.

Фермин кивнул и отважился снова приблизиться к трупу, толком не понимая, как доведет до конца задуманную операцию.

— Простите меня, — прошептал он усопшему. — Покойтесь с миром, и да смилостивится над вами Господь.

— Он был атеистом, — сообщил тот же голос.