Узник Неба

— Важно то, что отец погибшего Видаля — крупный промышленный магнат, человек сказочно богатый. По слухам, его казна являлась главным источником финансирования армии националистов. И почему все войны на свете всегда выигрывают денежные мешки? Короче, влиятельный папаша Видаль лично обратился в министерство юстиции с требованием разыскать Мартина и сгноить в тюрьме за то, что тот сотворил с его сыном и невесткой. Вроде бы Мартину удалось бежать из страны и почти три года где-то скрываться, пока его не обнаружили вблизи границы. Вряд ли он был способен мыслить разумно, скажу я вам, если вернулся в Испанию, где его мечтали распять. Да еще в последние дни войны, когда тысячи беженцев рванули в прямо противоположном направлении.

— Порой человек устает бежать, — сказал Фермин. — Мир очень мал, когда некуда идти.

— Возможно, примерно так и рассуждал Мартин. Не знаю, как он ухитрился перейти границу, но жители местечка Пуигсерда обратили внимание на одетого в рубище человека, который бродил по окрестностям и разговаривал сам с собой. Они сообщили о бродяге в жандармерию. По словам пастухов, его часто видели на дороге в Болвир в нескольких километрах от городка. В той стороне лежало старое поместье под названием Toppe-дель-Ремеи, где в войну разместился госпиталь для раненых фронтовиков. Руководила им группа женщин. Наверное, они сжалились над Мартином и, приняв за ополченца, предоставили ему приют и пропитание. Но когда за ним пришли жандармы, в госпитале его уже не оказалось. Однако той же ночью неподалеку, посреди замерзшего озера, обнаружили человека, который пытался пробить лед камнем. Вначале решили, что неизвестный пытался покончить с собой, и отправили его в лечебницу «Вилла Сан-Антонио». Будто бы один из докторов лечебницы узнал Мартина — не спрашивайте, каким образом. И едва его имя достигло ушей окружного начальства, писателя тотчас перевезли в Барселону.

— На съедение волкам.

— Приблизительно… Понятное дело, судебное разбирательство не заняло и двух дней. Список предъявленных ему обвинений казался бесконечным, хотя не существовало практически никаких улик или убедительных доказательств его преступлений. Тем не менее прокурору удалось собрать армию свидетелей, согласившихся дать показания против Мартина. В зал заседаний явились десятки людей, ненавидевших Мартина столь люто, что даже судья был поражен. Вероятно, их подкупил старик Видаль. Бывшие товарищи, работавшие какое-то время с писателем в мелкотравчатой газетенке «Голос индустрии», окололитературная публика из кафе, неудачники и завистники всех мастей — вся эта шушера повылезала из сточных канав, чтобы присягнуть, что Мартин совершил те преступления, в которых его обвиняют, и даже более того. Впрочем, известно, как обычно ставятся подобные спектакли. По решению судьи — и с подачи папаши Видаля — все книги Мартина изъяли из обращения и сожгли, объявив их развращающими и противоречащими общепринятым нормам морали и нравственности. Когда Мартин заявил на суде, что единственной общепринятой нормой, которую он защищал, было чтение, а остальное — дело совести каждого, то судья добавил еще десять лет к тому немыслимому сроку, который набегал по совокупности преступлений. Похоже, на суде Мартин, вместо того чтобы молчать, распустил язык, подробно отвечая на все вопросы, и, получается, сам вырыл себе могилу.

— На свете прощается все, кроме правды.

— В результате его осудили на пожизненное заключение. Газета «Голос индустрии», которая принадлежит старику Видалю, опубликовала пространный отчет, в подробностях расписав совершенные Мартином преступления, и для пущего эффекта сопроводила его редакционной статьей. Угадайте, кто под ней подписался?

— Наш выдающийся господин комендант, дон Маурисио Вальс?

— Он самый. В упомянутой передовице Вальс аттестовал Мартина как «наихудшего писателя в истории» и бурно радовался, что книги его уничтожили, ибо они являлись «позором человечества и оскорбляли хороший вкус».

— Нечто похожее говорили и о Дворце каталонской музыки,[24] — напомнил Фермин. — У нас же тут самый цвет мировой интеллектуальной элиты. Как выразился Унамуно,[25] пусть другие изобретают, а мы оценим.

— Был Мартин виновен или нет, но, пройдя через чистилище публичного унижения и сожжения всего им написанного, он очутился в Модело. Скорее всего там его дни были бы сочтены, но на сцену выступил господин комендант. Вальс, по неведомой причине страстно заинтересовавшийся Мартином, с величайшим вниманием следил за ходом судебного процесса и, получив доступ к личному делу осужденного, добился его перевода в Монтжуик. Мартин мне рассказывал, что в первый же день по прибытии сюда Вальс велел привести его к себе в кабинет и разразился речью в свойственном ему духе: