Узник №8 (СИ)

    — Увы, я не успел. Никакой нет — ни взрослой, ни какой другой.

    — Угу… А у меня — есть. Да… Как это там, помните: что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!

    — Да, да, безусловно помню, грандиозное произведение.

    — Наверняка. Так вот, вернёмся, так сказать, по нашим камерам, хе-хе. У меня взрослая дочь.

    — Я, кажется, видел её. Она приносит мне еду, вместе с вашей женой.

    — Это вы видели жену господина надзирателя, — несколько нервно поправил начальник тюрьмы.

    — Ах да, простите! — покраснел узник.

    — Ничего, просто будьте в другой раз внимательней.

    — Конечно, клянусь!

    — Так вот, значит, я продолжаю. Дочь моя вступила в тот славный и опасный возраст, когда в сердце бушуют чувства, и чувства эти, что уж там говорить, зачастую берут верх над разумом, а уж коль скоро мы говорим о деве юной, то понимаем, что иначе у этой породы и не бывает, не так ли? Вы, господин узник, пребываете уже в таком возрасте, что, даже несмотря на то, что взрослой дочери у вас нет, способны понять меня, мои отцовские чувства.

    — Я прекрасно их понимаю, — горячо заверил узник.

    — Так я и думал, — кивнул надзиратель. — В таком случае, поймёте вы наверняка и те чувства, которые вспыхивают во мне, когда я узнаю, что у моей дочери уже есть возлюбленный и что возлюбленный этот, прости господи, — пожарник. Понимаете, что я переживаю?

    — Понимаю. Радость.

    — Радость?! Да вы шутить изволите, господин узник!

    — Ах, простите, что за глупость я сморозил, — спохватился заключённый. — Не знаю даже, откуда это дурацкое слово вскочило мне на язык — уж лучше бы сразу типун. При чём тут радость, скажите на милость. Гнев, конечно же, вы испытываете праведный отцовский гнев.

    — Хуже, господин узник, много хуже. Я испытываю ярость — законную, заметьте, ярость в ответ на то унижение, которое готовит мне этот, прости господи, пожарник, надеясь однажды стать моим зятем.

    — Мерзавец!

    — Воистину, и это ещё мягко сказано. В груди моей, как я уже сказал, бушует ярость. И мучительная мысль стучит в висок: как, как мне спасти мою единственную, обожаемую дочь?

    — Да, конечно.

    — У вас пожизненное заключение, господин узник, не так ли? — тон начальника тюрьмы стал деловитым.

    — Точно так, господин начальник тюрьмы.

    — То есть, если вы, будучи в заключении, совершите новое преступление, оно никак не повлияет на вашу дальнейшую судьбу — вы всё равно будете точно так же отбывать ваше пожизненное, как будто ничего не случилось.

    — Д-да, — нерешительно произнёс узник, начиная, кажется, понимать, куда клонит начальник тюрьмы. — Видимо, это так.

    — Вот я и говорю. Это стало бы прекрасным подтверждением вашей готовности встать на путь исправления. И я мог бы со спокойной совестью похадатайствовать перед администрацией о вашем освобождении.

    — О! — неопределённо выдохнул узник.

    — Я уж не говорю об этом злосчастном письме, — продолжал надзиратель с усмешкой, дающей понять, что у него на руках все козыри, и партия узника проиграна ещё до того, как началась. — Оно будет разорвано мною собственноручно, тотчас же, как только вы сделаете это.

    — Что сделаю?

    — Как?! Вы отказываетесь?

    — Помилуй бог, господин начальник тюрьмы! Я только пытаюсь понять, что я должен сделать.

    — Ах, это… Я не сказал? Всего-то вам нужно сделать так, чтобы пожарник уже никогда не смог коснуться даже локона моей дочери, не то что лона.

    — То есть?

    — Никогда. Понимаете?

    — Понимаю. Я должен вызвать его на дуэль?

    — На дуэль? — поднял брови надзиратель. — Хм… Интересная мысль. Такое мне не пришло в голову, а ведь это, пожалуй, трезвое предложение. К сожалению, эта ваша замечательная идея практически неосуществима. Тем более, что исход дуэли трудно предсказать. Гораздо проще вам будет просто убить его.

    — Вот как…

    — Кажется, вы не готовы делом доказать свою непричастность? Что-то такое мне послышалось в вашем тоне… Пожалуй, я передам это письмо господину надзирателю и…

    — Нет, что вы господин начальник! — воскликнул узник, собираясь, кажется, снова рухнуть на колени. — Вы что-то не так услышали. Конечно же я согласен.

    — Да?.. Ну что ж… Это уже речь не мальчика, но мужа. Я не сомневался в вашей честности, господин узник, в вашей готовности встать на путь исправления, повернуть несправедливо сложившееся о вас отрицательное мнение к полюсу прямо противоположному.

    — Да, я готов.

    — Прекрасно, прекрасно. Значит, завтра. Завтра вечером пожарник будет здесь, в вашей камере. Уж я найду способ доставить его сюда, у меня уже есть план.

    — Не сомневаюсь в вашей мудрости, господин начальник тюрьмы.

    — Я тоже, — кивнул надзиратель. — Ну что ж, могу сказать, что я доволен результатом нашей беседы, господин узник. Вы оправдали доверие, которое я питал к вам исподволь, предчувствуя в вас человека честного, преданного, готового отстаивать истину и свою невиновность.

    — И вы не ошиблись, господин надзи… господин начальник тюрьмы.

    — Угу, угу… — лицо начальник тюрьмы немного окислилось от оговорки узника, но довольство от результата беседы помогло преодолеть мгновение недовольства. — Ну что ж, прощайте, господин узник, а вернее — до завтра.