Узник №8 (СИ)

    — Простите, конечно, конечно, — спохватился узник.

    Он поднялся и принялся лихорадочно ходить по камере из угла в угол, шепча что-то и то и дело всплёскивая руками в беззвучном споре с самим собой.

    Покончив со стеллажом, дочь надзирателя взялась подбирать полы платья, подтыкая их за пояс.

    — Ну, что вы стоите? — обратилась она к узнику, который замер в одном из углов, уставясь в пол лихорадочным взглядом.

    — Уже? — вздрогнул он.

    — Только повторяю: без грубости, без поцелуйчиков, молча. И не затягивайте дело — мы не в супружеской спальне.

    — Я всё понял, спасибо, — кивнул узник.

    — Да не за что, — пожала она плечами. — Давайте, осторожно хватайте меня и тащите к лежаку.

    — Да, да…

    Узник робко приблизился к дочери надзирателя и осторожно обнял её за талию.

    — Ох… — произнесла она.

    — Что? — узник тут же отпустил талию.

    — Да ничего, ничего, это я будто бы от испуга. Давайте, беритесь…

    Узник повторно обнял её за талию и на минуту задумался, что делать дальше. Он никогда не насиловал девиц, поэтому пытался сейчас вспомнить последовательность действий, которые живописала ему давеча жена надзирателя. В конце концов, так ничего и не вспомнив, он потянулся губами к шее дочери надзирателя.

    — Стоп! — изрекла та. — Я вам что сказала — без этих всяких слюнявых нежностей, я вам не проститутка.

    — Да, — осёкся узник, — да.

    Но запах, который источали кожа и волосы дочери надзирателя уже коснулся его ноздрей — давно не пробованый, почти уже забытый запах женщины. Руки его невольно охватили девичью талию чуть крепче, он привлёк дочь надзирателя к себе, ощущая на своей груди упругость её маленьких грудей, притаившихся под заношенной кофтой. В душе его тут же поднялась буря чувств, пелена диких и ещё более одичавших за время заключения инстинктов застлала разум, лишая и воли и сомнений.

    Он припал губами к шее дочери надзирателя, под завитком волос, что притаился за моментально раскрасневшимся ухом, заблудился поцелуями в её волосах, скользнул дыханием по её щеке в поисках губ.

    На его страстный поцелуй она не ответила и как будто даже хотела с руганью оттолкнуть его, но в следующий момент — когда рука узника повелевающе легла на её бюст — сдалась, обмякла, и язык её тут же скользнул навстречу языку насильника.

    Застонав от боли во всём теле — результат каждодневных избиений, — узник поднял дочь надзирателя на руки и, пошатываясь и рискуя рухнуть вместе с драгоценным девичьим телом, перенёс на топчан.

    Одна рука его тут же принялась расстёгивать её кофточку, другая скользнула по теплой ляжке к лону девушки, которая покорно развела ноги и уже сама, со страстью, впилась в губы узника.

    — О господи! — простонал узник, ощутив под пальцами мягкое и податливое тепло её плоти там, под застиранной до шершавости, но такой манящей тканью трусов.

    — Мамочка! — вторила она ему, выгибаясь под тяжестью его тела, когда он навалился сверху и впился поцелуем в её грудь.

№4

    Его мутный бессмысленный взгляд ударился о низкий и грязный потолок камеры. Всё тело было сковано болью, не оставалось на нём, кажется, ни одного места, которое не ныло бы, не ломило и не разрывалось пульсирующими толчками страдания. Смутно припомнилось последнее избиение: как всегда добродушное лицо надзирателя, на котором в противоречие выражению горели дикой яростью глаза, его крики, тяжёлые удары дубинки; обнажённая дочь надзирателя, сжавшаяся в углу и прикрывавшая одной рукой груди, а другой — путаницу рыжеватых волос под животом; поблёскивающая в тусклом свете жизнетворная влага, тонкой полоской опускавшаяся от лона по молочно-белой ляжке; явившаяся на крики жена надзирателя мечется между мужем и дочерью, в попытках то успокоить одного, то утешить другую.

    Опустив в следующую минуту взгляд, узник увидел знакомый профиль рядом. Ангел сидел на топчане и читал книгу.

    — Я что, жив? — прошептал узник. — Неужели я всё ещё жив?

    Ангел бросил на узника быстрый равнодушный взгляд и вернулся к чтению.

    — Так меня ещё никогда не били, — простонал узник. — Что сейчас? День? Ночь?.. А я уже убил пожарного?.. Идёт ли на улице дождь?

    Ни на один из вопросов не последовало ответа — ангел читал.

    — Ангел, — не унимался узник, — я умер или нет, скажи.

    — Это было бы слишком просто, — отозвался ангел, не отрывая взгляда от страницы.

    — О боже, боже! Значит, я всё ещё жив.

    — Хочешь ты этого или нет. Впрочем, я не знаю, что ты понимаешь под словом «жив».

    — И пожарник жив?

    — Если не мёртв, то — наверняка.

    — Теперь она как пить дать забеременеет, — мысли узника метались от одного к другому — слишком, кажется, живые и подвижные в отличие от тела.

    Ангел отбросил книгу, посмотрел на узника. Во взгляде его читалась скорбь.

    — Как минимум девочкой, — произнёс он.

    — Я всегда хотел девочку.

    — Но девочка никогда не хотела тебя?

    — Не помню, давно это было.

    — Всего-то половину пожизненного назад.

    — Половину? О боже, боже! Мне что же, сидеть ещё половину жизни? Как невозможно длинна жизнь!

    — Ты убежишь? — поинтересовался ангел. — Я бы на твоём месте не очень верил этому мальчишке.

    — Не знаю, — слабо помотал головой узник. — Я ничего не знаю. И бежать — некуда.