Узник №8 (СИ)

    — Вы, господин узник, поймите одно, — продолжал меж тем начальник тюрьмы, — вы, пожалуйста, одно усвойте для себя окончательно: побег — это фикция, нонсенс, это ничто, это смерть. Понимаете? Нет-нет, я не в метафизическом смысле, я — в самом что ни на есть прямом. Если бы вы внимательно читали господина фон Лидовица (при этих словах начальник тюрьмы коснулся груди в том месте, где подобно ладанке висел у него заветный зуб), вы бы непременно обратили внимание на то место, где он, со свойственной ему дальнозоркой мудростью, рассуждает о побеге. Может быть, вспомните: убегая, оглянись назад и убедись, что тебя догоняет хоть кто-нибудь, кроме твоей собственной тени, иначе твой побег не имеет смысла, поскольку не будучи преследуемым, ты убегаешь лишь от самого себя, или от своей тени, что зачастую одно и то же, а затея эта, как нетрудно догадаться, бессмысленна настолько же, насколько и бесперспективна, ибо убежать от себя невозможно, если только не совершить побег в смерть — истина бесконечно изношенная неустанным многоустным повторением, однако столь же бесконечно проверяемая сонмами и сонмами глупцов. Отсюда: прежде чем бежать, озаботься наличием тех, кто станет тебя преследовать, дабы не быть тебе мучимым ощущением собственной ненужности, коя зачастую равновесна уже свершившейся смерти.

    Начальник тюрьмы, со значением поглядел на узника, пожевал и почмокал губами, словно смакуя каждое слово произнесённой цитаты.

    — Вот так-то, господин узник, — завершил он свой философский экскурс. — Умные люди учатся на чужих ошибках, и лишь дураки — на собственных.

    Узник изобразил на лице глубочайшее раскаяние и переосмысление совершённых ошибок. Насладившись этим его выражением, начальник тюрьмы удовлетворённо кивнул и снова обратил взгляд к свёртку, ожидавшему на столе.

    — Вот, — он торжественно развязал свёрток, извлёк и возложил на тумбочку чистую и, видимо, свежевыглаженную униформу надзирателя.

    — Что это? — спросил узник, недоумённо глядя на китель.

    — Как начальник тюрьмы, я назначаю вас надзирателем, — не без помпы произнёс начальник тюрьмы.

    — Надзирателем? Меня?

    — Да. Вы довольны оказанной честью?

    — Но… как же?.. Я ведь узник. Палач.

    — Отныне вы — надзиратель.

    — Право, я в растерянности, — пробормотал узник, действительно, кажется, уничтоженный новостью.

    — Понимаю, — с добродушной улыбкой кивнул начальник тюрьмы. — Понимаю и не нахожу ничего удивительного в вашей растерянности, напротив — я был бы удивлён, не встретив таковой.

    — Но постойте, господин начальник тюрьмы, постойте… Нет, так не бывает, я не…

    — Понимаю, понимаю, — покивал начальник тюрьмы. — Вы не верите, не в состоянии осмыслить, неспособны постигнуть, ожидаете подвоха… Напрасно, господин узник. То есть, господин надзиратель.

    — А как же узник? — ухватился за эту оговорку узник. — Кто будет узником? За кем я буду надзирать?

    — О, за это не переживайте, господин узник… то есть, господин надзиратель, — улыбнулся начальник тюрьмы. — Был бы надзиратель, а узник всегда найдётся. Мало, что ли, тюрем у нас, где можно при желании залучить себе узника. Да и вообще, как говорится, от тюрьмы да от сумы… Примите во внимание к тому же, что ещё месяц назад я получил указ о вашем помиловании. Судебная ошибка, оказывается, случилась, так что вы совершенно напрасно отбываете.

    — Помилование? — оторопел узник. — Месяц на…

    Потеряв, кажется дар речи, он удивлённо уставился на начальника тюрьмы.

    — Месяц или около того, — замялся начальник тюрьмы.

    — Но как же?.. — оторопел узник и даже привстал, упираясь в начальника растерянным до бессмысленности взором.

    — Понимаю, понимаю ваше негодование, господин узник, — похлопал его по плечу начальник, незаметно принуждая усесться обратно. — Но сами ведь знаете: бюрократия, она такая бюрократия — пока от головы до ног дойдёт, как говорится, пока левая рука постигнет, что делает правая… Ну-с, к делу: вы готовы взять в руки надзирательскую палку? Готовы к блеску кокарды?

    — Всё это… так внезапно, — с усилием проговорил узник. — У меня голова кругом идёт. О боже, боже!

    — Не забывайте к тому же ещё и о том, что вы теперь мужчина почти семейный, обременённый, как говорится, определённым кругом обязанностей, что вы, как безусловно честный человек, обязаны жениться на дочери господина надзирателя. Как вы думаете содержать жену? А там, как водится, пойдут дети…

    — Да… Да…

    — Поэтому отказ от предложенной вам должности видится невозможным, ведь так?

    — Да, вы очень точно выразились, господин начальник. Совершенно невозможным.

    — Можете называть меня просто «шеф». Не всегда, конечно, а в особо доверительных случаях, которые несомненно будут возникать у нас в процессе совместной службы. Вам нужно будет научиться чувствовать такие моменты.

    — О, господин начальник, это честь для меня…