Узник ночи (ЛП)

Когда она уставилась на него, он понял, что это справедливый вопрос. Черт возьми, после всего, что он видел и испытал в секте, он слишком хорошо знал, какие опасности подстерегают человека, отдающего свою жизнь в чужие руки. И его так и подмывало рассказать ей все: о том, где находится потайной вход в подземный комплекс, и каков будет план действий после того, как они взломают систему безопасности, о том, где хранится ненаглядная Чэйлена, и как будет происходить отход.

Но при полном раскрытии информации возникало две проблемы.

Во-первых, прошло двадцать лет, и, хотя он знал, что культ все еще существует - потому что Даавос слишком наслаждался своей ролью полубога, чтобы когда-либо отказаться от нее - неизвестно, что изменилось с тех пор, как Дюран был здесь в последний раз. Информация могла устареть за это время, и без него, кто знает, как пойдут дела? Ее может ждать сокрушительный провал.

Вторая причина, по которой он помалкивал? Он должен оставаться незаменимым, потому что это его единственный рычаг воздействия на нее. Недалек тот момент, когда, после того, как они совместно проникнут в комплекс и избегут поимки, их цели разделятся: ей нужно будет заполучить ненаглядную, а у него появится единственный шанс отомстить.

Невозможно было представить сейчас, как именно произойдет раскол, из-за того, что Чэйлен устроил все так, что она должна была вернуть Дюрана обратно в темницу. Но он туда не вернется ни за что. И он должен был удостовериться, что сможет поставить ее в такое положение, когда ей придется сделать выбор: жизнь ее брата или свобода Дюрана.

Это был его единственный шанс.

Поскольку такова была мрачная реальность их «отношений». Он подумал, как иронично, что его путь к свободе заключался в убийстве другого. Свободой был не безопасный дом, не наличие пары и даже не отсутствие физической боли, свободой была возможность убить своего отца за все, что он сделал с его мамэн. А если он выберется из этой переделки живым?

Он собирался вернуться в замок Чэйлена. Но не как пленник.

Так что нет, он не предоставит ей больше информации.

Внезапно глаза Дюрана опустились к ее губам, и мысль, которая была по-настоящему бесполезной, исключительно ненужной, молнией пронеслась в его голове: он хотел бы предоставить ей другие вещи: его кровь, например, или… близость.

Эта неподходящая мысль, заставила его вспомнить тот момент, когда он впервые почувствовал ее запах. Было что-то особенное в этой женщине, что-то, что возбуждало его, и он не мог это объяснить. В те времена, когда он был в секте, секс был запрещен - по крайней мере, до тех пор, пока сам «великий» Даавос не участвовал в нем.

Дюран всегда был слишком озабочен спасением своей мамэн, чтобы волноваться об этом запрете или о чем-нибудь, что могло бы хоть ненадолго отвлечь его внимание. А потом, в темнице? Вены тех женщин означали выживание, а не влечение.

Эта женщина… Амари… изменила все для него. Не то чтобы кто-то из них был в состоянии что-то предпринять. Или, в ее случае, хотя бы быть склонным к этому.

- Воды? - спросил он, протягивая бутылку.

***

«Наверное, так себя чувствует консервированная кукуруза», - подумала Амари, жуя бутерброд и оглядывая сплошной металл, который ее окружал.

Бункер был сделан из стальных листов внахлест, заклепанных вертикальными рядами болтов. По какой-то причине, аккуратные ряды шестиугольных головок болтов напомнили ей ряды пуговиц, аккуратно застегнутых на спинах старых викторианских платьев, висевших в шкафу ее мамэн.

Откусив еще от бутерброда, она обнаружила, что хлеб и колбаса совсем не имеют никакого вкуса. Но она ведь ела не ради удовольствия.

- Еще воды? – спросил пленник.

Когда она взяла то, что он протянул ей, и отпила, какая-то часть ее мозга отметила, что ее губы прикоснулись к краю там же, где до этого были его.

Ее взгляд упал на его бороду. Из-за длинной растительности ничего не было видно, и она решила, что это хорошо. Если думать, что все, что под бородой уродливо, тогда, может быть, это поможет - потому что она не должна думать о таких вещах, как губы…, язык.

Его губы. Его язык.

Проблема была в том, что его запах, перебивавший металлические нотки в воздухе, переключал ее на волну, на которой она давно, очень-очень давно не была.

А еще его плечи. Мышцы бугрились под рубашкой. Они двигались, когда он поднимал бутерброд ко рту, когда разворачивал второй, когда отпивал воду. Каждый раз, когда он поднимал руку, бицепс натягивал рукав так сильно, что казалось шов сейчас лопнет, и каждый раз, когда его рука опускалась, рубашка, казалось, выдыхала с облегчением, что прошла испытание.

Сейчас, когда его волосы высохли, на концах появились завитки, и у нее было чувство, что они очень мягкие на ощупь, в отличие от его тела. От шампуня, которым он использовал в душе Тени, а может быть, это было просто мыло, волосы слегка блестели.