- Почти. Это был его отец - Рави, он меня взял к себе на попечение и подарил надежду на жизнь. В то время его влияния ещё не было настолько велико, он только основал "семью" и, буквально, за неделю завоевал авторитет всех гоанцев...Год назад он умер. Я любил Рави, как родного отца, он многое мне дал и научил всему, что я умею. Дон проводил со мной большее количество времени, нежели с Мустафой. Он говорил, что я чуткий и сообразительный парень, что всего добьюсь. Мы часто общались на философские темы. Он часто повторял: Сад, если ты хочешь стать богатым будь бизнесменем, если хочешь уважение и славы будь актистом, но если хочешь стать по-настоящему свободным, оставайся самим собой. Его биологический сын дико меня не взлюбил, даже хотел застрелить прямо за завтраком...Рави его страшно наказал, и пыл Мустафы утих. Перед смертью дон оставил некролог, где писал, что возглавить семью должен был я, никто кроме меня и Мустафы это завещание не видел. Мой сводный брат сжег последнюю волю дона и сам встал во главе мафии...честно говоря мне плевать было на трон, я сожалел, что не сумел сохранить голос Отца в своём сердце...
Садхир обранил слезу, которая с режущем сердце звуком разбилась о бетонный, вымученный сыростью пол. Он не просто произнёс эти слова, он острием ножа врезал мне их внутрь. Это было настолько искренне, что даже собственный пульс стал бить по телу все чаще с пятикратной силой.
Глава 4
Всего за каких-то три недели я поглатил порядка пятнадцати увесистых, непохожих друг на друга, как по заложенной идеи, так и по манере письма, книг. Моё нутро и тело, как никак, приживались под кафкианскими плитами. Но голос из самых подспудных уголков души говорил, что нужно действовать, вечно так продолжаться не может. Ведь по возвращении Мустафы, статус раба в кандалах мне был бы обеспечен. У каждой услады есть такой фетиш рано или поздно кончаться.
Поэтому я все чаще и чаще стал проникать в глубь колонниальной усадьбы, ища безопасную дверь, которая освободила бы меня из этого заточения. Один раз даже получилось выбраться на открытый воздух, но бежать, все же, было чревато.