Узник в маске

— Плохой выбор, дорогая! — перебила ее Атенаис. — Наследник маршала Грамона — близкий друг Месье.

— Вы так считаете?

— Уверена. Тем не менее не исключено, что он им не останется надолго, если будет продолжать смотреть на Мадам так, как он это делает уже десять дней. Провалиться мне на этом месте, если он в нее вот-вот не влюбится!

— В таком случае, — философски рассудила Аврора де Монтале, — мне придется поискать кого-то еще.

А вы? — обратилась она к Мари. — Кому отдано ваше сердечко?

Малышка — она была самой молодой в троице — густо покраснела.

— Ну, я… Меня не привлекают молодые люди. Мне нравятся настоящие мужчины, а не сосунки.

— Вас покорил какой-то старичок? — насмешливо спросила Атенаис. — Как жаль! Немедленно выкладывайте нам все! Ведь мы будем близки, как настоящие сестры.

Обе были милы, настроены по-товарищески и не собирались над ней подтрунивать, однако Мари не торопилась называть имя человека, не выходившего у нее из головы и из сердца. Оглянувшись, она нашлась с ответом:

— Это… д'Артаньян!

— Капитан мушкетеров?

Обе собеседницы не скрывали изумления. Мари задрала носик и отчаянно замахала веером.

— Почему бы и нет? Самый искусный клинок королевства! А какие зубы!..

Поняв, что их водят за. нос, Атенаис и Аврора от души расхохотались. Атенаис погладила пальчиком щеку Мари.

— Ваша правда, мы слишком любопытны. Храните свой секрет, маска! Одно ясно уже сейчас, вместе нам не будет скучно.

С того дня Сильви видела дочь только на религиозных церемониях, где собирался весь двор, вернее, все дворы, хотя было заметно, что двор Мадам превосходит остальные. Вся молодая, богатая, живая и жадная до веселья французская знать собиралась во дворце Тюильри или во дворце Сен-Клу, превращенном Месье в игрушку. Сам Месье обладал тонким вкусом, и если страсть к молодой жене утихла у него уже через две недели, то это только подстегнуло его желание находиться в центре элегантной парижской жизни и не выходить из моды.

Что до Мадам, то она очаровала буквально всех. Все быстро оценили ее живость, непосредственность, , ум, стремление покорять и веселиться. Отъезд Бекингема, ускоренный Месье, твердившим матери о наглости герцога, — он принадлежал к худшей породе ревнивцев, которые ревнуют, даже не любя, — не был замечен Мадам. Красавчик герцог отслужил свое и должен был быть заменен новой мишенью, гораздо сильнее вдохновлявшей красавицу принцессу, — самим королем, навещавшим ее не реже одного раза в день.

Сам Людовик скрепил своей подписью брачный контракт Марии Манчини, своей юношеской любви, и богатейшего принца Колонна и, не моргнув глазом, проводил ее в Италию, после чего избавился и от Олимпии де Суассон, сделав ее суперинтенданткой в доме королевы взамен принцессы Палатин. Его жене это не доставило ни малейшей радости, пусть муж и ложился каждый вечер к ней в постель, его увлечение Мадам можно было разглядеть невооруженным глазом.

Зато Фуке часто наведывался в Конфлан, где Сильви решила остаться с приближением хороших дней, а также из-за слухов, что в скором времени король перенесет свои двор в Фонтенбло. Этот милый особняк, расположенный поблизости от Сен-Манде и от имения госпожи дю Плесси-Бельер, представлял для Фуке тихую гавань, где он всегда мог рассчитывать на понимание и одобрение обеих женщин, которые виделись так часто, что, навещая одну, он нередко заставал и другую.

После знаменитого заседания Совета, на котором Людовик XIV объявил о своем намерении править единолично, суперинтендант не мог отделаться от смутного беспокойства, хотя королева-мать успокаивала его, как могла. Отрадно было, впрочем, наблюдать грусть Сегье, который уже видел себя в шкуре Мазарини. Разочарование человека, вызывающего у нас неприязнь, всегда отрадно… Положение самого Фуке как будто оставалось прежним, то есть великолепным, хотя помеха в лице Жана-Батиста Кольбера становилась все ощутимее. Кольбер, его злой гений, был превращен по воле короля в его правую руку и получил право присутствовать на Совете. Посторонним могло казаться, что они примирились, однако великолепный Фуке был полон решимости и дальше игнорировать этого сына суконщика, обреченного, по его мнению, на подчиненное положение.

— Не будьте с ним слишком пренебрежительны! — нашептывал суперинтенданту Персеваль де Рагнель. — Иначе он всегда будет вам завистливым недругом.

— Будьте настороже, иначе он съест вас живьем, — подхватила госпожа дю Плесси-Бельер, присутствовавшая при разговоре. — Я чувствую, как он готовит ваше падение.

— Мое падение? С чего вы взяли, маркиза? — Фуке высокомерно махнул рукой, невольно копируя герцога де Гиза с его знаменитым «не посмеет!»

Последующие дни как будто подтверждали его правоту, король был с суперинтендантом бесконечно мил, а тот лез из кожи вон, чтобы его развлечь. Как-то вечером, снова оказавшись среди своих друзей, Фуке торжественно провозгласил: