Узник в маске

Со времени смерти Жана де Фонсома он опекал Сильви, рядом с которой находился большую часть времени, и почти не показывался в своем доме на улице Турнель. Там заправляла деловитая Николь, которой помогал Пьеро, превратившийся в рослого, основательного молодого человека. Пользуясь богатой библиотекой герцогов де Фонсомов, Персеваль почти не тосковал по собственным книгам. Крестница и ее дети, к которым он относился как любящий дедушка и которые любили его, как своего родного деда, были с его точки зрения наградой, ради которой можно было многим пожертвовать. Кроме того, поселившись у Сильви, он перестал представлять препятствие для брака Жаннеты и Корентэна, носившего теперь титул интенданта семейных владений. Персеваля удручало, что у этой пары не рождаются дети, но тем большей была его привязанность к Мари и Филиппу. Все они, включая Марию де Шомбер и семейство Фуке, образовывали вокруг Сильви кольцо любви и внимания, заботясь, чтобы ее жизни больше ничто не угрожало.

Однако королевский указ пробил в этом оборонительном кольце брешь. Оставалось гадать, какие ветры станут там гулять и каких бед наделают.

На следующее утро гости поместья Фонсом разъехались. Королевский мушкетер, звавшийся Бенином Довернем, господином де Сен-Маром, выехал в Экс, а вдова маршала Шомбера вместо того, чтобы вернуться в Антей, отправилась в Ла-Флот, навещать свою захворавшую бабку. Что касается Сильви и Персеваля, то они, оставив разочарованного Филиппа в обществе аббата Резини и Корентэна Беллека, тоже удалились, Сильви — в свой дом в Конфлане, близ Венсенского леса, Персеваль — к себе на улицу Турнель, готовиться к поездке. Жаннета предпочла сопровождать герцогиню.

— Не могу оставить ее беззащитной! — заявила она мужу. — Новый двор вряд ли окажется лучше старого.

— Не придумывай отговорок! Просто тебе хочется стать свидетельницей праздника по случаю бракосочетания короля. Что ж, это вполне естественно, — ответил Корентэн с улыбкой.

— Твоя правда, — отвечала она. — Но все-таки я не люблю, когда мы с ней в разлуке. Мало того, что она да я — молочные сестры; после того, как наших матерей убило это чудовище Лафма — желаю ему вечно корчиться в аду! — наши узы стали воистину нерасторжимыми.

— Полагаю, это называется привязанностью, — пробормотал Корентэн. — Конечно, о мертвых нельзя говорить дурно, но после его исчезновения мне как-то легче дышится!

— Он заслужил свою участь. Такого мучителя должна была рано или поздно настигнуть справедливая кара.

Речь шла о событиях одного зимнего вечера. Слуги Лафма, прозванного «палачом кардинала Ришелье», в испуге прибежали в церковь Сен-Жюльен-ле-Повр, вопя, что к их господину явился сам дьявол, заперся с ним в комнате и подверг нечеловеческим мучениям. К слугам присоединились соседи, решившие провести всю ночь в молитвах; никто не осмелился пойти и взглянуть, что происходит в действительности. Только утром, образовав внушительную толпу, люди решились войти в дом, где застали кошмарную сцену, на кровати, залитой кровью, изогнулся в последней судороге, принимая мучительную смерть, обнаженный труп. Искаженное мукой лицо и вылезшие из орбит глаза выражали безумный ужас. На лбу трупа красовалась Красная сургучная печать с греческой буквой омега; все тело было залито уже затвердевшим сургучом, что делало эту смерть еще чудовищнее.

Никто из пришедших не посмел дотронуться до умершего. Вызванные монахи из ордена Милосердных Братьев принесли ведра со святой водой, чтобы обмыть бывшую грозу Парижа и окрестностей. Все в один голос твердили, что негодяй стал жертвой проклятия, хотя в тот же день в час наибольшего скопления народу на Новом мосту некто в черном, в шутовской маске, влез на постамент памятника Генриху IV и объявил, что это он, капитан Кураж, расправился с подлым мучителем женщин. После этого заявления человек в маске запрыгнул на парапет моста, выстрелил себе в голову из пистолета и свалился в Сену…

Персеваль де Рагнель и его приятель, издатель Теофраст Ренодо, попытались с наступлением сумерек выудить из реки тело самоубийцы, своего хорошего друга, но не добились цели и были вынуждены ограничиться церковной мессой.

Перед отъездом из Парижа Сильви нанесла два визита. Сперва она явилась в монастырь на улице Сент-Антуан, где рассказала дочери о том, что приглашена во фрейлины к новой королеве; Мари отнеслась к новости еще более восторженно, чем Филипп. Ей скоро должно было исполниться четырнадцать лет, и она мечтала увидеть свет, королевский двор и особенно самого короля, в которого были влюблены почти все ее подружки по пансиону. Уже больше года барышни бурно обсуждали роман юного короля и Марии Манчини, племянницы Мазарини, прожившей вместе со своей родной сестрой два года в монастыре Визитации. Девушки оставили о себе яркие воспоминания бурными шалостями и привычкой лить чернила в кропильницы часовни.