Узник в маске

— Спасибо. Он так изменился!

Брат и сестра исчезли. Персеваль устроился в кресле, закинув ноги на подставку для поленьев. На улице по-прежнему царила непогода, Сену накрывал густой туман, не дававший разглядеть даже нижние ветви растущих вдоль реки деревьев. Шевалье с задумчивым видом потер ладони и спросил:

— Чем объясняется ее желание пробыть здесь до отъезда братца — тягой остаться с ним как можно дольше или мечтой повидать Бофора?

— Полагаю, тем и другим, — отозвалась Сильви. — Не будьте к ней чересчур строги, милый крестный. Она всегда была порывистой и увлекающейся натурой — совсем как я!

— Я предпочел бы, чтобы она походила на вас в другом. К тому же мне очень не нравится, как она с вами обращается. Я доходчиво растолковал ей, что у нее нет ни малейших оснований видеть в вас соперницу и что страсть к мужчине, не проявляющему к ней интереса, по меньшей мере глупа…

— В том-то и беда, что она не властна над собой! Это меня крайне удручает.

— Надо выдать ее замуж черт возьми, ведь она — одна из самых красивых девушек при дворе, и претендентов на ее руку не счесть!

Сильви пожала плечами.

— Я не стану ее принуждать. Ведь она отвергла даже душку Лозена…

— Хорош душка! Он угодил в Бастилию за то, что в припадке ревности чуть не оторвал руку принцессе Монако, которую обвиняет в сожительстве с королем. Не говорите мне, что сожалеете, что вашим зятем не стал такой человек! К тому же я попросту не способен понять, что в нем находят женщины, мал ростом, дурен лицом и зол, как черт!

Сильви поневоле рассмеялась.

— Вы всегда идеализировали женщин, милый крестный. Иногда у нас бывают странные вкусы. Лозен обладает непревзойденным юмором и очень обаятелен. Признаться, мне он очень нравится; полагаю, королю его недостает. Без него двор утратил былое веселье… Персеваль воздел руки к потолку.

— И вы туда же? Решительно женщины безумны!

— Возможно, но если бы женщины не были немного безумными, вы, мужчины-мудрецы, быстро соскучились бы…

Остаток дня прошел великолепно. Филипп рассказывал о своих путешествиях, битвах, эпопее Джиджеля, благодаря которой он подружился с двумя молодыми мальтийскими моряками, шевалье д'Отанкуром и в особенности с шевалье де Турвилем, совершенно его очаровавшим.

— Никогда еще не видел человека, настолько пригожего собой — может быть, даже слишком! — настолько изящного и одновременно доблестного! Тебе бы он понравился, сестричка.

— Не люблю красавчиков! Их нравы обычно предосудительны. Взять хотя бы Месье, тоже хорош собой, да только…

— У господина де Турвиля нет ни малейшего сходства с твоим принцем, молва о котором докатилась и до нас. Он безупречно нравственен, поверь! И неравнодушен к женской красоте… Надеюсь, когда-нибудь мне представится возможность вас познакомить.

— Даже не вздумай! Этим ты не доставишь мне радости. Лучше расскажи о море, твои рассказы так прекрасны! Знаете ли вы, матушка, что ваш сын мечтает стать капитаном королевского корабля?

— Да, это моя мечта! — подтвердил Филипп. — Могу и уточнить, корабля из западной флотилии. Как и господин де Бофор, я не люблю галеры, таящие под внешней мишурой человеческое страдание. А Средиземному морю, безмятежному на вид, но вероломному, я бы предпочел океан. Кстати, матушка, что стало с вашим домом на острове Бель-Иль, о котором вы мне рассказывали? Ему ответил Персеваль:

— Ей известно, что передавал господин Фуке, заботившийся по дружбе об этом небольшом владении, когда приобрел семь лет назад остров и вместе с ним — титул маркиза. Он часто говорил мне о работах, которые предпринял для защиты Бель-Иля, о дамбе, фортификациях, больнице. Сам он побывал там один-единственный раз, но остров его очаровал, и он был полон решимости многое осуществить. После того, как его арестовали, а потом засудили, все утратили интерес к этому клочку земли, хотя раньше нашего бедного друга обвиняли в намерениях превратить его в чуть ли не оплот бунтовщиков и врагов короля!

За этой вспышкой негодования — первой, которую позволил себе преданный трону шевалье де Рагнель, сохранивший теплые дружеские чувства к Никола Фуке, — последовало длительное молчание. Сильви успокоила своего крестного улыбкой и, желая разрядить напряжение, которое ее сын мог бы неверно истолковать и впоследствии допустить опасные для своей будущности поступки, сказала со вздохом:

— Боюсь, как бы огород Корантена не зарос сорняком! Надо будет там побывать и взглянуть, как обстоят дела…

— Дождитесь моей следующей побывки! — вскричал молодой человек. — Я сгораю от желания посетить этот остров, о котором монсеньер герцог отзывается с редкой восторженностью.

Снова героем беседы сделался Бофор; инцидент можно было считать исчерпанным, Фуке снова был предоставлен своей несчастливой судьбе. Сильви полагала, что молодежи лучше смотреть вперед, не озираясь на прошлое.

Герцог собственной персоной предстал перед всей компанией на следующий день, в десять утра — свежий, в чистой карете, полный замыслов. Судя по всему, он осуществил все свои намерения.