Узник вечной свободы

   Людмила молча скрипела зубами. Почувствовав тошноту, я со стоном наклонился, повис на ее руке. Она позволила мне опереться на стол. Меня стошнило в широкое блюдо для десерта. Переводя дыхание, я приподнял голову и увидел туманные силуэты удаляющихся вампиров.

   – Прошу, пани, в барские покои, – ворковал Фома. - Хочешь, я прочту тебе стихи атаманшина барчонка? Οн, кажись, ее стихами одурманил.

   Фома открыл книгу с запиcями и стал читать почти по слогам:

   – Загляни в паучий дом –

   Пауки одни кругом.

   Бегают довольные,

   Веселятся вольные.

   Ты откроешь в доме дверь –

   Сразу разбегутся.

   Это было самое раннее мое произведение, написанное в радужном детстве. Теперь я сам чувствовал себя мухой в паучьем доме, а не в черепаховом супе императора. Проходя в обнимку с хихикающей Яной мимо камина, Фома бросил сборник стихов в огонь. Волны пламени охватили раскрытую книгу. С тающих черных страниц взлетели красные искорки и затухли в непроглядной тьме. Погружаясь в темноту, я подумал, что очнусь жаждущим крови чудовищем, живущим только для того, чтобы убивать...

ГЛАВА 5. Ненаучные открытия

Я проснулся от голода. Ρезкий вдох принес букет неприятных запахов: гари, плесени, пота, сырой глины и кислых щей. “На кухне уборку затеяли”, - не открывая глаз, я потянулся на мягкой перине и замер в ожидании приглашения к столу.

   В уши врезались громкие звуки. Сверху доносился треск, переходящий в гул. “Самовар поспел”, - подумал я. – “Ишь, как уголья шкварчат”. Слева слышалось постукивание, как будто маленькие ножки выбивали дробь. “Деревенские ребята играют в солдат. По саду маршируют”. Справа лилось мелодичное шуршание пряжи и позвякивание спиц. “Жена приказчика села под окном вязать шаль из козьего пуха”.

   Самоварный гул стремительно приближался. Не понимая, что происходит, я открыл глаза и сел. Взору предстала ширoкая пещера, темно-коричневая с красными глинистыми разводами. Кипящий самовар оказался толстым рогатым жуком. Устрашающе гудели в полете его крылья свекольного цвета. Вместо мальчишек по полу маршировали черные муравьи. Роль жены приказчика исполнила серая в белых крапинках паучиха, она штопала пробoданную жуком дыру в покрытой водяными капельками сети, раскинутой под потемневшим от влаги сводом пещеры.

   Я вздрогнул и попятился к сложенному в уголке вороху одежды. Сердце ухнуло тяжело и гулко, словно главный колокол Сретенской церкви, расписным теремом высившейся на деревенском пригорке. Оно, будто порываясь выскочить из костяной клетки, заметалось в груди, а потом немного успокоилось, стало отстукивать непривычный замедленный ритм, производивший меньше шума, чем муравьиный марш. Мои глаза тщетно разыскивали источник света под облепленным короткими ледышками сводом. Не сразу я связал способность видеть в полной темноте яркую цветную панораму, где можно было рассмотреть мельчайшие жемчужные крапинки на брюшке паучихи, и многократное усиление слуха с собственным перерождением.

   В надежде пробудиться от кошмарного сна я ущипнул себя зa уши. Голову пронзила нестерпимая боль. Я прыгнул на стену, с визгом описал круговое сальто, пройдясь по сталактитам высокого свода. Приземлился я на четвереньки, располосовал заскользившую под руками лисью шубу и прикусил язык.

   Испуганно затаив дыхание, я слизал с удлинившихся клыков и проглотил капли крови. Новый виток голода смял пустой желудoк. Похожие танталовы муки мне приходилось терпеть в рождественский сочельник. Мать запрещала притрагиваться к праздничным кушаньям до первой звезды, но я изловчался украдкой подцепить на палец кремовую розочку с торта или отщипнуть кусочек жареной гусятины.

   Теперь моему изменившемуся телу была необходима иная пища – кровь.

   “Я – упырь”, – стоя на коленях, я вдыхал резкий запах выделанных шкур и рассматривал длинные светлые когти. В голове лихим галопом проскакали обрывки воспоминаний о случившейся трагедии. - “Это не сон”, – поднимаясь с шубы, я пoрвал когтями ночную рубашку и панталоны из тончайшего белого батиста, - “Упырь”, – повторил я громче, будто вступая с самим собой в небезопасный спор, и посмотрел на висевшую перед глазами паучью сеть в раздумье, наберется ли хоть капля крови с ее шестилапой владелицы.

   Будто угадав недоброе течение моих мыслей, паучиха спешно попятилась по спущенной с кокона нитке, поскрипывая суставами натруженных лапок.

   “Но я – все еще я”, - в моем разуме не нашлось признаков озверения. Вспоминая последние минуты жизни самых дорогих людей, я нисколько не ощущал желания оказаться на месте их убийц. Напротив, испытывал сильнейшую ненависть к вампирам. Тут я уличил себя в желании утолить голод упырьей кровью, и мне стало еще страшнее.

   – Пробудился дорогой мой барин. Спокойно ли почивалось тебе? - в пещерный закуток вошла Людмила, одетая в зеленую амазонку и серые шаровары.

   Я инстинктивно пригнулся, отступая. Движения отличались непривычной резкостью.

   – Что ты волком на меня смотришь? - вампирша насмешливо прищурилась. - Неужто, разлюбил? Иль с голодухи поплохело? Не терпится добыть живой крови? То дело поправимое.