Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата

На время отсутствия чинов полиции в наряд и до возвращения их к своим местам наблюдение за порядком поручается приставам: Щетинину – по Адмиралтейской и Казанской частям; Миллеру – Спасской и Коломенской; Бибикову – Нарвской; фон Кремеру – Московской и Александро-Невской; Постовскому – Литейной и Рождественской; Сербиновичу – Васильевской и Петербургской и надзирателю Виридарскому – Выборгской.

Сверх того на время отсутствия в наряд чинов полиции поручается объезжать: полковнику Сверчкову – I отделение и полковнику барону Врангелю – II отделение.

Квартальным надзирателям усилить наружный надзор полиции и наблюсти, чтобы во все время отсутствия полиции в наряд дворники находились у ворот своих домов, во избежание беспорядков.

Главному врачу полиции отрядить частных врачей для подания в несчастных случаях пособия.

Подп. с. – петербургск. обер-полицеймейстер

ген. – лейт. Трепов».

Сколько полиции нужно было мобилизовать, чтобы повесить одного человека!

8

Протоирей Полисадов сопровождал Каракозова на место казни. Каракозов, по отзыву очевидца, был исполнен ужаса и немого отчаяния, когда позорная колесница подвезла его к эшафоту. На эшафоте он потерял всякое сознание (так казалось очевидцу, стоявшему тут же на помосте) и допускал распоряжаться собой, как вещью. И на эшафоте Полисадов сказал Каракозову напутственное слово.

О предсмертной исповеди Каракозова мы располагаем свидетельством все того же Полисадова, который 5 сентября, т. е. на другой день после казни, обратился к начальнику III Отделения графу П.А. Шувалову со следующим письмом:

«Ваше Сиятельство, Милостивый Государь, Граф Петр Андреевич.

Вчерашний день, когда я, исполнив при преступнике Каракозове последний пастырский долг, удалился в группу лиц, стоявших на особом помосте, кто-то из гг. военных спросил меня: «Чистосердечно ли раскаялся преступник?» На это я отвечал лаконическою фразою: «Это – секрет духовника».

Такой ответ дан был мною как потому, что я совершенно не узнал Вас (Вы очень много изменились в наружном виде лица, Сиятельный Граф), так и по соображению, что ответ более ясный и удовлетворительный мог быть услышан еще кем-нибудь из плотно сгустившейся группы и истолкован в смысле неблагоприятном для моей пастырской скромности.

Вскоре потом мне сказали, что вопрос предложен был Вашим Сиятельством.

Зная, какое великое содействие оказали вы мне в пастырском руководстве Каракозова, я поспешаю удовлетворить желанию Вашего Сиятельства, выраженному в Вашем вопросе: чистосердечно ли он раскаялся? Нимало не страшась нарушить божественную печать исповеди, я могу сообщить – и Вашему Сиятельству, и всякому, кто спрашивает меня о последних днях Каракозова не по простому любопытству, а по христианской заботе о душе его и вечной участи, – что преступник умер со спасительными христианскими расположениями, верованиями и чувствами и что, по выслушании его обстоятельной, самым серьезным образом веденной исповеди, у меня спала с души тяжесть, давившая меня особенно в последнее время при неотступно преследовавшей меня мысли – отдастся ли всецело в мое руководство своеобразная воля этого тяжкого преступника и выполнит ли он условия христианской исповеди. Конечно, по слову св. Павла: кто из людей знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем (1 Кор[инфянам] 2, II), и, по слову пророка, только Бог испытывает сердца и утробы человеков. Но за всем тем, все поведение Каракозова в последние два дня дает мне право сохранять убеждение, что исповедь его была несуетная, так что я, облегченный в моей совести, возблагодарил Господа Иисуса о спасении заблудшей овцы и решился преподать Каракозову святые тайны Христовы в жизнь вечную.

Столь утешительным исходом моих усилий – послужить до конца спасению души Каракозова – я обязан главным образом Вашему Сиятельству и предместнику Вашему, князю Василию Андреевичу, давшим мне право входить в каземат преступника и, чего еще никогда не было допускаемо, беседовать с ним наедине. Это было в апреле. Впоследствии, с половины июня, с Вашего, конечно, разрешения, приводили Каракозова в комендантскую церковь к Богослужению: причем хотя и не имел я возможности беседовать с преступником собственно о язвах его души, но зато имел случай возвещать Евангелие Христово применительно к состоянию его. Все сие дало мне возможность обратить Каракозова к лучшим, спасительным чувствам. Принося Вашему Сиятельству всенижайшую благодарность за Ваше доброе и благовременное содействие в нелегком служении моем душевному благу великого, но покаявшегося грешника, смею надеяться, что Ваше Сиятельство не оставит меня сим содействием и в отношении к другим политическим арестантам, содержащимся в Алексеевском равелине и в крепости. Со своей стороны, я всесердечно готов служить душевному их благу и спасению.