Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата

Соколов Матвей Ефимович – «Ирод». По формулярным данным, не дающим иногда ясного представления, родился в 1834 году, происходил из мещан Каменец-Подольской губернии, вероисповедания православного, а «воспитывался» в Саратовском батальоне военных кантонистов. Формуляр как будто не дает указаний на еврейское происхождение, о котором определенно говорят и Поливанов, и Панкратов. Но батальон кантонистов обычно покрывал еврейское происхождение. Воспитание Соколова закончилось рано, ибо на семнадцатом году он уже был рядовым в 4-м учебном карабинерном полку (этот полк в 1855 году был переименован в 4-й стрелковый батальон). Отсюда рядовым же он был переведен в стрелковый батальон императорской фамилии. Только через восемь лет Соколов был произведен в унтер-офицеры. Выделяться по службе он начал во время польского мятежа: за отличие в делах с польскими мятежниками под Монтвидовом получил в августе 1863 года знак отличия военного ордена Св. Георгия. В 1865 году Соколов меняет специальность: для пользы службы его переводят в Виленскую уездную жандармскую команду. По этой должности «за особые заслуги» он получает знак отличия Св. Анны с бантом. В 1866 году он был переведен в Лидскую уездную жандармскую команду, и в октябре этого же года он был выбран (по высочайшему повелению, сообщенному в предписании начальника штаба корпуса жандармов от 6 октября 1866 г. за № 3631) для исполнения особых поручений при III Отделении, с зачислением в с. – петербургский жандармский дивизион. Через девятнадцать лет от начала службы, в 1870 году, Соколов получил первый офицерский чин прапорщика. Попав в корпус жандармов и в III Отделение, Соколов оказался на своем месте и стал делать карьеру. К моменту назначения в Алексеевский равелин он состоял в должности смотрителя дома штаба корпуса жандармов, имея чин штабс-капитана (с 20 апр. 1880 года), был уже кавалером Анны 3-й степени и получал неоднократно единовременные денежные пособия «во внимание отлично-усердной службы и недостаточного состояния». После временного исправления должности смотрителя был утвержден в ней 8 мая 1882 года. В этой должности он был произведен в капитаны (15 мая 1883 года). Содержание Соколов получал в следующем размере: жалованья по чину – 339 р., столовых – 980 p. 70 к., добавочных (из департамента полиции) – 1000 руб., на наем казенной прислуги – 96 р. Всего 2415 р. 70 коп. С закрытием равелина он был назначен смотрителем Шлиссельбургской крепости.

«Память о Соколове, – говорит В.Н. Фигнер, – живет в нас, побывавших в его руках, и, можно надеяться, останется в умах тех, кто когда-либо будет интересоваться эпилогом борьбы «Народной воли» против самодержавия, тем мрачным эпилогом – настоящим синодиком, который записан на страницах истории Шлиссельбургской крепости» и (добавим от себя) на последних страницах истории Алексеевского равелина. Образ Соколова рисовали все писавшие о своих тюрьмах узники, и он как живой стоит перед нами, чьи бы мемуары мы ни взяли. Вот характеристика, сделанная В.Н. Фигнер: «Настоящая сторожевая собака, неусыпный Цербер, подобный трехголовому псу у ворот Тартара, и, как тот охранял вход в ад древних греков, так и он сторожил тюремный ад нового времени. Он служил не за страх, а за совесть и любил свое дело – гнусное ремесло бездушного палача. Его готовность идти в своей профессии до конца выразилась вполне в одной угрозе, сказанной при соответствующем случае: «Если прикажут говорить заключенному: «Ваше Сиятельство», – буду говорить «Ваше Сиятельство». Если прикажут задушить – задушу»… К исполнению своих обязанностей он относился с такой ревностью, что никаким жандармам не доверял наблюдения над узниками… Широкая мускулистая рука его ни на минуту не выпускала связки ключей от камер: ежедневно собственноручно он отпирал и запирал как их, так и дверные фортки при раздаче пищи, зорко следя за каждым жестом своих подчиненных». А вот как рисует его Поливанов: «Первое, что меня в нем поразило, это было выражение его глаз. До сих пор я не видел ничего подобного никогда ни у одного человека. Они поразительно походили на глаза крупных пресмыкающихся. Тот же холодный блеск, то же самое отсутствие мысли. То же самое выражение тупой, безжалостной злобы. В этих глазах ясно читалось, что их обладателя ничем не проймешь, ничем не удивишь, ничем не разжалобишь, что он будет так же хладнокровно и так же методически душить свою жертву, как боа-констриктор давит барана. Отталкивающее впечатление, производимое этим человеком, еще более усиливали щетинистые подстриженные усы, выдающийся бритый подбородок и все его ухватки, напоминавшие не то мясника, не то палача, каковые звания очень шли к его плотной, коренастой фигуре с молодецки выпяченной грудью и широкими ручищами, толстые пальцы которых находились в постоянном движении, как бы отыскивая себе работу».