Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата

2 августа комендант переслал директору департамента полиции следующий рапорт доктора Вильмса от 1 августа: «Вследствие предписания Вашего Высокопревосходительства в надписи от 31 июля 1883 года за № 634 свидетельствовал я сего числа, в присутствии смотрителя Алексеевского равелина капитана Соколова, состояние здоровья содержащегося в камере № 17 арестанта, состоящего по списку, по заявлению смотрителя Соколова, под именем Игнатия Иванова, но самого себя именующего Петром, не помнящим родства, причем оказалось нижеследующее: арестант небольшого роста, крепкого телосложения, при наружном осмотре представляет по всему телу мелко-угреватую сыпь, глаза несколько выпячены, так что край верхних век не достает верхнего края роговиц; объем шеи не увеличен, удары сердца нормальны – 60–70; температура кожи не возвышена, вообще арестант не представляет никаких объективных признаков какой-либо болезни. Аппетит хорош, сон нормальный. При подробном расспросе жалуется на боль в голове по темени и на боль между лопатками, особенно в верхней части спинно-грудных позвонков. При входе в камеру арестант выказывает припадки религиозного помешательства, но действительно ли эти припадки могут считаться признаками душевного расстройства, решить трудно, и для этого требуется методическое продолжительное наблюдение, так как упорное скрытие своего настоящего имени наводит сомнение о существовании у арестанта постоянного расстройства умственных способностей».

2 сентября департамент полиции уведомил коменданта, что Игнатий Иванов, как страдающий расстройством умственных способностей, подлежит переводу для пользования в Казанскую окружную лечебницу во имя Божией Матери всех скорбящих.

4 сентября в 12 часов ночи, при совершенной тайне, Игнатий Иванов переведен в дом Трубецкого бастиона, а отсюда 5 сентября отправлен по назначению.

Любопытно, что генерал Ганецкий еще раз заставил доктора Вильмса рапортовать об Игнатии Иванове 5 сентября, уже после перевода его из равелина: «Во исполнение переданного мне секретарем управления приказания Вашего Высокопревосходительства, честь имею донести, что арестант Игнатий Иванов действительно выказывает постоянные припадки мрачного умопомешательства религиозного характера, но для точного определения степени расстройства умственных способностей сказанного арестанта необходимо продолжительное, обставленное особыми приспособлениями, наблюдение за тем арестантом, чего нет возможности исполнить при заключении арестанта в одиночной камере крепостных арестантских помещений».

Об этом увозе Игнатия Иванова ярки воспоминания М.Ф. Фроленко: «Среди гробовой тишины вдруг раздался отчаянный крик погибающего человека, за криком последовала короткая возня – борьба, и слышно было, как что-то тяжелое пронесли по коридору. Что такое? Кого бьют? Или сошел кто с ума? Ужас, отчаяние, жалость охватили разом все существо… От сознания своего бессилия слезы заполнили глаза… Являлось желание ломать руки, кричать, неистовствовать, разбить себе голову… Но какая польза? – спрашивал разум. Это ужасное состояние поймет хорошо тот, у кого на глазах тонул, горел, вообще погибал близкий человек; самому же ему пришлось стоять и смотреть и в бессилии ломать лишь руки, безумно бегая по берегу реки или возле горящего дома. Соколов, видно, понял наше состояние и не скрыл. «Сошел с ума, увезли в больницу», – ответил он, и действительно, это был карийский Игнатий Иванов».

Судьба Иванова известна. Когда начальство нашло, что он достаточно вылечился в Казанской больнице, оно перевело его в Шлиссельбургскую тюрьму, где он и умер «от чахотки».

Следующий еженедельный рапорт Вильмса от 11 сентября давал следующие сведения: «В камерах Алексеевского равелина все арестанты пользуются врачебными средствами. Состояние болезни арестанта, содержащегося в камере № 8 Алексеевского равелина, еще ухудшилось, значительно явственнее стал упадок сил; сознание начинает потемняться». Не успел еще Вильмс подать этот рапорт, как ему пришлось писать новый: