Узники Кунгельва

…Я попросил прощения у сестрички. Кажется, теперь она меня боялась. Я надеялся, что её тело восстановится, но всё было как раньше. Я подошёл и сказал: «Прости меня!» Волосы, заляпанные кровью, сбитые в колтуны, не торопились ко мне тянуться, глазок был непривычно чёрным, будто с той стороны его залепили жвачкой.

У меня, наконец, появилась гипотеза относительно её имени. В ворохе пыльных свидетельств о рождении, налогах, справках, принадлежащих уже несуществующей стране, фигурировало множество имён, в которых впору было запутаться, но одна из фотографий оказалась подписана. Здесь две девочки, смеясь, обнимают отца, а третья, самая нетерпеливая, тянет его за край рубахи: «Мол, пошли, пойдём скорее, нужно перевернуть мир! Иначе всё пропустим, и мир, принадлежащий нам по праву, перевернёт кто-то другой». Отец улыбается широкой улыбкой счастливого человека. Такую невозможно сымитировать.

Фотография была подписана необычно — прямо по лицевой стороне, красивым каллиграфическим почерком. Под каждой из девочек стояло имя.

«Мария, Анна и Ольга играют с папой. 1979 г.»

Я трогал пальцем лицо мужчины. Как мог он стать… тем, что я видел в своей комнате? Как эта улыбка, эти ямочки у щёк могли превратиться в оскал и нездорово поблёскивающую бледную кожу со щетиной, похожей на рябь на поверхности беспокойного моря? Воистину, человек напоминает бесстрашного акробата, что идёт по натянутой над пропастью струне и глядит вперёд — в сторону своей мечты, в сторону своего маленького человеческого счастья! — с улыбкой. Но у пропасти есть то, чего часто не хватает людям, у неё есть терпение, и она будет ждать, пока в минуты слабости наш отважный акробат не пошатнётся. И тогда уж постарается не упустить своего.

Я рассматривал и другие лица, в надежде понять, кто из них стал сестрицей-в-двери, в конце концов пришёл к выводу, что это либо Ольга, либо Анна. Это старшие сёстры, и между ними чувствовалось сходство. Начиная с длинны и цвета волос, и заканчивая одинаковой формой подбородка и рисунком бровей. Вот только… я быстро перебрал другие фотографии, сравнивая лица. Теперь я без труда их отличал. Вектор у этих двух людей был разный. Если б над головами девчушек был флигель, у Ольги он показывал бы в сторону семейного очага, спокойного времяпрепровождения в кресле, а у Анны — прочь из дома, из двора, из города, посмотреть другие миры, прежде чем выбрать для себя тот, что станет домом. Именно такие люди рано или поздно начинают называть родителей стариками, непременно с лёгкой снисходительностью в голосе. Если они и возвращаются в семейное гнёздышко, то только для того, чтобы рассказать всем, кто готов слушать, об удивительных изобретениях, которые видели там, за границей маленького мирка.

Второй раз я пришёл к двери с кипой фотографий у груди. Потоптался с минуту, изучая причинённые мной повреждения и стараясь залить водой скепсиса жгучий стыд. Спросил, стараясь, чтобы в моём голосе звучало как можно меньше эмоций.

«Как тебя зовут? Анна? Ольга?»

Стена безмолвствовала. Я слышал её хриплое дыхание — дыхание человека, лежащего в коме на больничной койке. Повысил голос, пытаясь пробудить её от шаткого забытья:

«Ольга?… Или Анна?»

На этот раз сестрица отозвалась. Она заворочалась в своём каркасе; глазок ожил.

«Ольга? Анна?»

Ольгу она проигнорировала. Зато на второе имя ритм дыхания чуть изменился. Не отдавая себе полностью отчёта, что же я всё-таки творю, я освободил от фотографий одну руку и дотронулся до искорёженной плоти.

«Прости меня, Анна… — хрипел я. — Я причинил тебе боль… думал, что смогу выбраться, но ты здесь не причём. Ты такой же узник».

Ну конечно, такой человек, каким была Анна, мог попытаться сбежать из-под материнского гнёта (настало время посмотреть правде в глаза). Судя по всему, попытка эта была обречена на провал: её замуровали в дверь, поставили на страже. Ольга же из тех, кто вечно будет сидеть в своей башне, стоически перенося невзгоды и горести, что раз за разом падают ей на плечи. Весь бунт, на который она оказалась способна, был карманным, потаённым, а именно — участие в заговоре сестёр — помните рисунки на кроватях? — и сольное выступление в виде этого нелепого, вырезанного ножом имени, робкого напоминания: «Я ещё жива».

Волосы ожили и потянулись к моей руке, словно хотели, чтобы я их погладил. Сломанные пальцы задёргались. Почувствовав дурман, я отступил вглубь коридора, под моргающую лампочку, словно её свет мог заключить меня под купол безмятежности и безопасности.

«Что случилось с твоими сёстрами, скажи мне? — спросил я. — Чёрт меня дери, если я не слышал вчера, как ты говоришь!»

Но в ответ слышались только невразумительные хрипы. Волны их окатывали меня с ног до головы потоками нечистот.

«Скажу честно, — принялся рассуждать я, — не знаю, что даст мне это знание, но я буду обращаться с ним так бережно, как только смогу. Что случилось с послушной Ольгой, которая наверняка втайне мечтала, что герой прискачет и освободит её из башни от власти жестокого дракона? И самой младшей, Марией, той смешливой девчонкой с веснушками?»

То, что они исчезли, наводит на некоторые мысли. Так или иначе, перед рассветом всегда самые тёмные часы.

Возможно, обе девочки мертвы. Застряли где-нибудь в этом тёмном мире, так же как и Анна. Она — на страже у дверей… значит, погрузись я глубже, я смогу их встретить?..