Узор из шрамов

Он туго обмотал веревкой мои запястья, но я и глазом не моргнула. Он завел мои руки за спину. Тут же заболели плечи и шея. Я смотрела на него, как связанное животное, в ожидании ножа, который он поднял с пола вместе с зеркалом.

— А теперь, Нола… — сказал он и разрезал мою рубашку от шеи до пояса.

* * *

Мои плечи, живот, чувствительные места под грудью. Он едва касался их кончиком лезвия, уверенно чертя линии и круги. Разрез он сделал так мягко, что в первую секунду я подумала: боли не будет. Но она была, сильная и жгучая. Я закричала, позабыв о гордости, но никто не пришел. «Девочка безумна, — сказал он всем, кто мог проходить мимо двери. — Все мои попытки будут тщетны, если нам помешают. Не подходите близко, что бы вы ни услышали».

Я перестала кричать, тяжело дыша. Я смотрела на свою кровь, которая в сумерках выглядела темнее любых красных оттенков. Змеи и ленты, пути на моей коже. На миг я подумала, увидит ли он мои Пути так же, как я видела Пути Лаэдона. Будут ли они похожи на дороги или на что-то совершенно иное? А потом я не думала ни о чем, поскольку он склонился над зеркалом, поставив его под таким углом, чтобы в золотой оправе оказалась я, и его черные глаза застыли, сосредоточенные и Иные.

Я никогда не видела, как он прорицает. Во время наших уроков он этого не делал. Теперь я наблюдала. Он был очень спокоен; каждый его угол и впадина купались в свете и тенях лампы. Он был прекрасен. Где-то далеко он видел меня такой, какой я не видела себя никогда, и мое сердце билось не только от боли, не только от страха.

Первое ощущение — трепетание где-то глубоко под ранами. Крошечные создания бьют крыльями, мой живот поднимается и опускается. Это он, думаю я, и мой пульс колючими волнами добирается до кончиков пальцев и корней волос. Трепетание быстро превращается в царапание внутри костей и вен. Я издаю долгий, низкий стон, и вибрации немного помогают. Он тянет. Хотя его тело не движется, он что-то тянет во мне, медленно и сильно. Я падаю на бок. Сворачиваюсь и вновь выпрямляюсь, касаясь щекой грубого одеяла. Он связывает, рвет, сжигает концы до тех пор, пока они не рассыпаются, как сожженные фитили. Мое зрение затуманивается. Его фигура плывет в свете лампы, вокруг нее — золотые огни. Я зажмуриваюсь и не вижу ничего, кроме оранжевого сумрака, но это не имеет значения — он повсюду, внутри и снаружи. Моя боль едина. Забери меня, думаю я, и это происходит в приливе глубокой тьмы.

Когда я открыла глаза, было очень поздно, хотя не знаю, почему я была в этом уверена. Огонь лампы уменьшился. Мое тело онемело, но его била дрожь. Ноги на одеяле дергались. Пальцы сгибались и разгибались. Я ничего не чувствовала, была здесь и не здесь одновременно.

Телдару прислонился к стене у двери. Между нами лежал стул. Он смотрел на меня, почти не мигая.

— Что… — Голос и мои глаза — вот все, что у меня осталось. Я не знала, как нашла их. — Что ты сделал? Что изменил?

Он не отвечал так долго, что я подумала: «Он парализован… умирает…» Но затем угол его рта и бровь приподнялись.

— Госпожа… Торопыга, — проговорил он. Его голос был еще более хриплым, чем мой, и прозрачным, как дым. — Увидишь. Когда закончу.

— Закончишь? — прошептала я и снова закрыла глаза, чтобы не видеть его улыбку.

Глава 18

Я не чувствовала разницы. Когда онемение прошло, появился огонь, лихорадка под кожей. Я думала, она вот-вот пойдет волдырями. Но через несколько дней я вернулась в норму. Все оставалось по-прежнему: Телдару приносил еду и выносил ведро; он не разговаривал со мной, а я не говорила с ним. Глядя на него, я думала: «Что ты со мной сделал?», но никогда об этом не спрашивала. Я ждала, что проснусь однажды утром и обнаружу, что охромела, или что мои волосы выпали, или (это казалось тем вероятнее, чем дольше я об этом думала) что я ослепну, но наутро я была такой же, как и всегда. Я почти убедила себя, что выдумала это его «когда закончу». Возможно, то был сон, а возможно, он уже закончил, и что бы он ни пытался сделать, у него не вышло. Я почти убедила себя. Но когда однажды он появился с зеркалом, веревками и ножом, я не удивилась.