Узор счастья

Теперь, когда он стоял рядом и смотрел на нее, все опасения, страхи, которые тогда роем взметнулись в ее душе, рассыпались как искры сгоревшего дотла костра под мощным дуновением ветра. Более того, все ее доводы выглядели такими же нелепыми, как испуг Веры Ивановны при виде сорочки, которую та приняла за чью-то фигуру. То же самое произошло и со Светой. Она тоже спутала реальность с миражом.

Сравнение принесло невероятное облегчение. С плеч ее словно упал тяжелый груз. Максим, раскинув полы пальто, обнял ее и прижал к себе.

— Как ты могла подумать! — пробормотал он, целуя ее в шею, за ухом, в губы. — Ты же слышала, что сказал Поль? Лана... ты моя судьба. Ты — это та, которую я ждал все это время. И никуда мне от тебя не деться теперь. И тебе от меня тоже...

Она прижалась к нему и услыхала, как бьется его сердце: гулко, сильно, взволнованно. Так же гулко, сильно отдавались удары в ее груди.

На этот раз ласки его, при всей ненасытности и страстности, все же были другими. Впрочем, они всякий раз были другими. Но сегодня Светлана угадывала в них какую-то бережность, глубокую нежность и... радость обретения. И снова было это мгновение полного забытья, растворения в мировом пространстве. И снова пришлось возвращаться на землю.

— А теперь — быстро под душ, — скомандовал Максим, подхватывая ее на руки, — тебя ждет сюрприз.

— Там?

— Нет, конечно.

— А где?

— Не скажу. Ты хочешь, чтобы сюрприз перестал быть сюрпризом? — Он, глядя на Светлану, слегка приподнял брови.

— Нет! — ответила она и включила воду.

— То-то, — заметил Максим и вошел следом за ней в душевую кабину.

— Нам далеко? — опять, не выдержав, спросила Светлана, когда Максим, накинув ей на плечи пальто, спускался по лестнице.

— Ммм... Несколько шагов, — признался он.

— Что же это может быть? — недоуменно пожала плечами Светлана.

Они прошли по дорожке, потом у дверей в особняк он резко развернул ее и помог подняться по ступенькам. Миновав гостиную, они оказались в комнате с «фонарями». В кресле, стоявшем напротив окна так, что оттуда был виден сад, сидела... Елена Васильевна.

Познакомив Светину бабушку с Екатериной Игоревной и дав последней указания, Максим отправился по своим делам. Он счел, что Елене Васильевне захочется быть одной в тот момент, когда она снова встретится со своим родным домом. И оказался прав. Она действительно была рада и его деликатности, и тому, что Екатерина Игоревна тотчас скрылась в полуподвале, где архитектор расположил современную кухню, чтобы она не портила интерьер особняка. И Елена Васильевна открыла первую дверь...

Много-много лет назад она вот так же в полном одиночестве шла по комнатам. В доме почему-то никого не было.

Маленькая Елена шла по дому и смотрела на него новыми глазами. Потому что будто увидела все в ином свете. Она миновала гостиную, уставленную диванчиками и кушетками, отцовский кабинет, прошла в столовую, где стоял большой стол и стулья, несколько этажерок с любимыми мамиными цветами... Позади осталась комната, которую можно было назвать маминым кабинетом. В картинной галерее ей показалось, что старик с пронзительными черными глазами смотрит на нее, и девочке отчего-то стало не по себе. Она поднялась в детскую, посмотрела в окно на засыпанный чистым, белым снегом сад и только тогда успокоилась.

Второй раз она пережила шок при виде родного дома, вернувшись после гастролей. В поезде они ехали голодные, озябшие, но страшно довольные и веселые. Выступления прошли с успехом. Зал был полон. Их вызывали «на бис» несколько раз. Молодежь принимала спектакль на «ура», и Елена чувствовала себя очень нужным человеком.

Кажется, она даже не сразу отправилась навестить маму, а где-то на второй или даже третий день, когда слегка улеглись волнения, радость, ажиотаж после поездки. Но подойдя к дому, она увидела, что вход закрыт и опечатан. Елена остановилась в некоторой растерянности.

«Что случилось? — Сердце ее тревожно забилось. — Неужели что-то с мамой?»

Несмотря на то что она принимала изменения, происходящие в стране, всем сердцем, отдавалась пропаганде новых идей с увлечением и страстью, которой горели все ее сокурсники, — все они жаждали нового, свежего, сильного и яркого, — тем не менее где-то в самой глубине души Елена понимала всю безжалостность нового строя, его неспособность отличать хороших и умных людей, которые могут ему помочь, от тех, кто настроен враждебно и никогда не смирится с воцарением этого строя.