Узоры на коже (СИ)

Делаю шаг на пол, не заботясь тем, что мокрый и не одет. Мне надоел этот фарс, Маша эта придурочная в печени сидит, что кричать готов.

— Я… — снова блеет и глаза отводит, рукава до кончиков пальцев натягивает. — Там открыто было.

— Хрен тебе, я запирал, — рявкаю и хватаю её за руку. Сейчас узнаю, какого чёрта она кутается в своё шмотьё. — Не дёргайся, поняла?

Маша икает и замирает истуканом. К чёрту порядочность, на хрен воспитание. Когда завалилась к чужому мужику в ванную, должна была башкой своей тупой думать, что делала.

Резко задираю рукав серой водолазки, и в глазах темнеет от увиденного. Мать их!

— Это что такое? — касаюсь большим пальцем белых рубцов на бледной коже предплечья. Тех здесь херова туча: давно заживших, побледневших, но много и свежих. — Говори!

Маша вжимает голову в плечи, пытается руку вырвать, но фиг у неё выйдет. Я намерен расставить все точки над I, или вот прямо здесь в дугу её сверну.

— Паша, Пашенька, — всхлипывает, а карие глаза слезами наполняются. — Я люблю тебя, я всю жизнь тебя люблю.

— Ты в своём уме? Кого ты там любишь?

Чувствую, что сатанею. Надо успокоиться, а то долбану эту пришибленную головой о стену.

— Тебя! С двенадцати лет!

До последнего надеялся, что показалось, что на самом деле не она это, но дерьмовый сериал со мной в главной роли продолжается.

Маша вскрикивает, когда неосознанно сильнее руку её сжимаю. Наверное, завтра синяки останутся, да только как-то плевать.

— Ты поэтому всюду на глаза попадаешься? — спрашиваю, хотя сам давно уже знаю ответ. В тот момент всё понял, когда юный гений мне её фотку показал.

— Да.

— Почему сразу не сказала, кто ты?

— Мне хотелось, чтобы ты сам меня вспомнил, — снова всхлипывает и обнимает руками дрожащие плечи. В этот момент она ещё более жалкая, чем всегда.

Наверное, по законам жанра сейчас я должен расчувствоваться, прижать горемыку к своей груди и дать выплакаться, а потом мы закружимся в свадебном танце, да только делать мне больше нечего. Карл прав был, когда сказал, что такие фокусы нужно на корню обрубать, пока только хуже не стало. Чёрт, вспомни я её раньше, давно бы уже отделался, а сейчас она торчит в моей ванной, в которую хрен пойми как пробралась, а я, мать их, всё ещё голый.

Протягиваю руку, снимаю с сушилки полотенце и обматываю вокруг бёдер. Хватит стриптиза, только не перед Машей.

— Пошли, — говорю, выходя из ванной.

Прохожу на кухню, достаю из шкафчика бутылку виски, стакан и наливаю себе щедрую порцию. По звукам за спиной понимаю, что Маша мнётся у порога, топчется, но не проходит.

— Садись, — указываю рукой на стул, но сам так и остаюсь стоять, разглядывая что-то за окном. Очередной обжигающий гортань глоток теплом разливается по венам. Мать их, я же хотел протрезветь, но, наверное, не в этой ситуации.

— Павлик… я… извини меня, пожалуйста. Я не хотела тебя пугать.

«Пугать». Какое странное слово, неудобоваримое для моей психики.

— Как в квартиру попала?

— Я у тёти Зины ключи украла, — пищит и всхлипывает. Клептоманка чёртова, но хоть не юлит.

— Воровать не хорошо, но ладно. Ключи на стол.

Я не смотрю на неё, потому что не хочу провоцировать её на какие-то решительные действия. С такими, как она нужно резко и быстро рвать всё, что ещё даже не успело зародиться, потому что только хуже будет.

— Павлик, может, сама тёте Зине отдам?

Она ещё изо всех сил цепляется за какие-то возможности, варианты просчитывает, но делает только хуже.

— Ключи положи на стол.

Вздыхает, но слушается. Молодец, Маша.

— Теперь рассказывай, какого хрена у меня в квартире делала.

— Я хотела поговорить. Поняла, что ты не помнишь меня, рассказать хотела, напомнить.

Это почти смешно, если бы не было так глупо. Будто мест других нет в этом мире, кроме моей ванны, где мне что-то напомнить можно.

— Маша, что ты мне напомнить хотела? — Всё-таки поворачиваюсь в её сторону, а Маша вздрагивает, чёртова истеричка. Что за дёрганое существо? — Что когда-то давно купил тебе три мороженки?

— Черыре.

— Что, прости?

— Четыре мороженки, — горько усмехается и закрывает лицо руками. Вздрагивает всем телом, приглушённо всхлипывает. Когда отнимает ладони и смотрит на меня, в глазах вызов и боль пополам: — Я в тебя влюбилась в тот момент, когда ты подошёл ко мне такой красивый, сильный, улыбчивый. Ты казался очень счастливым, а я ведь из дома в тот момент ушла, хотела пойти на рельсы лечь, только не знала, в какой стороне вокзал.

Слова из горла вырываются с трудом, Маша будто проталкивает их, сглатывая.

— А ты подошёл, просто подошёл, а мне казалось, что меня солнце коснулось. Чуть не задохнулась от восторга, думала, что таких не бывает, что ты снишься мне.

Господи ты боже мой, зачем я тогда это сделал?

А Маша, меж тем, продолжает:

— Ты смеялся так заразительно, а мне ведь всего двенадцать было и я так мечтала умереть, но появился ты и показалось, что можно смотреть на тебя и просто радоваться, что в жизни смысл появился. Не понимала тогда ещё ничего, просто хотела видеть каждую минуту. Со школы приходила, в ваш двор шла и тебя караулила. Иногда до ночи сидела.

— До ночи? А родители?