Узоры на коже

— Ладно, не будем пока об этом, — говорит и поднимается на ноги. — Я верю в тебя, милая. Всё будет хорошо — ты умница. А рядом с тобой мужчина, который сможет взять на себя ответственность и позаботиться. Не позволяй кому-то манипулировать собой, диктовать свои условия, хорошо? А то превратишься в такую же мокрую курицу, как и я, которая за детей своих постоять не в состоянии.

Киваю, а мама обнимает меня и продолжает:

— Я очень виновата перед тобой и близнецами, очень. Вы у меня чудесные, хоть совсем этого и не достойна. Просто помни: чтобы не вытворил твой отец, я больше не позволю ему портить вам жизнь.

Сама не понимаю, откуда взялись слёзы, но они текут по моему лицу, а я чувствую себя сейчас маленькой девочкой, которой так отчаянно хочется рыдать на плече у мамы.

34. Брэйн

— Павлик, привет! — Бодрый голос тёти Зины в трубке отвлекает от разговора с друзьями. — Ты дома?

Что это неугомонной женщине снова от меня нужно, скажет мне хоть кто-то?

— Я в ресторане.

Знаками показываю друзьям, что отойду, потому что в таком шуме почти ничего не слышно.

— Снова со своими непутёвыми оболтусами пьёшь?

— Разве что минералку, — усмехаюсь, потому что если кто беспокоится, что закончу жизнь в придорожной канаве с синим носом и бутылкой в кармане, так так Зинаида.

— Даже не думал, но могу начать.

Раз плюнуть, кстати.

— Павлик, вечно у тебя одни шуточки на уме, — бурчит в трубку, чем-то шурша на заднем плане.

Толкаю входную дверь, выхожу на улицу, а в трубке так и продолжается бубнёж на тему моей несерьёзности.

— Говорите быстрее, чего звоните. Стряслось что-то?

— Нет-нет, ничего серьёзного, но у меня телевизор странно шипит, изображение мелькает. И ещё запах странный… — мнётся тётя Зина. — Думала, если ты дома, мог бы зайти, посмотреть. А то у меня сериал любимый скоро должен начаться, боюсь пропустить серию.

Вздыхаю и говорю то, от чего, уверен, соседка готова до потолка прыгать:

— Не включайте его пока, из сети шнур выдерните, а я скоро буду и гляну, что там с ним стряслось такое. Нельзя сериалы пропускать.

— Павлик, ты просто чудо! — радуется и, наверное, чуть не в ладоши хлопает. — Жду!

И отключается. Выбрасываю окурок в урну и возвращаюсь в зал за курткой.

— Куда колёса намылил? — Роджер вопросительно вздёргивает рыжую бровь, а Филин с Арчи затихают, но по мордам видно: жаждут подробностей. Любопытные, как сороки.

— Он к милой своей, наверное, намастырился под бочок нырнуть, — изрекает Арчи и выразительно поигрывает бровями. — Что, Брэйн, пожар в трусишках, да?

— Придурок, — хохочет Филин и пихает Арчи в плечо. Тот натурально взвизгивает и потирает ушибленное место.

Потом снова расплывается в улыбке и становится чертовски похож на того мальчишку, который лучше всех лазил по деревьям, когда нам было по десять.

— Нет, брат, надо тебе всё-таки подарить трусы в ромашку. Я обещал! Мужики обещания держат. Так что красивым трусам на твоей жопе быть!

— Клоун, — бросаю и забираю куртку. — Я поехал соседкин телевизор спасать от вселенского взрыва. Если током шибанёт, принесите мне на могилу ромашки. Или трусы с ромашками.

Удаляюсь под дружный хохот, сажусь на мотоцикл и уезжаю в сторону дома.

* * *

— Всё нормально с теликом вашим, — говорю, поднимаясь на ноги и любуясь чёткой картинкой на плоском экране. — Вечно вам всякие ужасы мерещатся: то газом воняет, то проводка искрит…

Был бы я каким мастером, озолтился на ложных вызовах.

— Нет, Павлик, я уверена, что в этот раз мне не показалось: шипело сильно и запах такой противный, горелым.

— Ну и бог с ним, уже не искрит и не воняет, значит, я пошёл.

Я тороплюсь, потому что с минуты на минуту должна позвонить Полина, а на неё у меня большие планы этим вечером.

— Павлик, подожди! — останавливает у самого порога, будто очень важно удержать меня. — У меня ещё утюг…

— Тётя Зина, давайте потом, хорошо? Куплю вам утюг новый, только сейчас тороплюсь.

Влезаю ногой в сапог, а в дверь кто-то звонит.

— Ой, и кто же это может быть? — всплёскивает руками и плечами пожимает. — Откроешь?

Делать нечего, поворачиваю замок, снимаю цепочку и распахиваю дверь.

Мать твою.

Маша.

Готов рычать, удариться головой о стену или кого-нибудь стукнуть. Это хренов водевиль, в котором кто-то назначил меня на главную роль, и способов расторгнуть контракт просто нет. Снова эта Маша стоит передо мной, как памятник пуританству, в болотно-зелёном платье-балахоне, скрывающем фигуру. Не могу понять, почему она так кутается всё время? Ай, начхать!

— Павел? Какой сюрприз, — произносит тихо, а лицо пятнами алыми покрывается. С неё хорошо бы матрёшек рисовать. — Как у вас дела?

— Отлично, что со мной сделается? — киваю, серьёзный, что монах после пострига. — Я пройду, позволите? Тороплюсь очень.

Маша пару раз моргает, точно и сама не ожидала меня здесь увидеть, потом стремительным жестом касается глухого

ворота платья, немного оттягивает его — машинально, неосознанно, — и улыбается. Вообще у неё, наверное, неплохая фигура, если бы не пряталась за мешковатым шмотьём.

Маша тем временем отходит в сторону, освобождая проход, и я выхожу из соседской квартиры.