Узоры на коже

— Явилась, — вторю, но следовать приглашению не тороплюсь.

— Как ты? — Запускает руки в волосы, но на меня не смотрит, будто со своим отражением в стекле беседует.

— Лучше всех.

И это чистая правда.

— Я рад за тебя.

Наконец поворачивается — резко, порывисто, а в глазах — снежный наст. Этот взгляд — ледяной, отчуждённый — бьёт на отмаш, душу выжигает. Дура, чего я ожидала? Что зарыдает, в ноги бросится, просить прощения станет? Нет, кто угодно, да только не он.

Его глаза, то как смотрит на меня убеждают, что всё правильно делаю.

— Я пришла сказать, что домой не вернусь, — выдыхаю, потому что боюсь передумать, поддаться извечной привычке подчиняться боюсь. — И сюда больше не вернусь.

— То есть ты на самом деле намеренна из-за него всё разрушить? — Он не верит, знаю это, что на самом деле способна на это. — Полина, это же детский сад…

— Папа. — Слово обжигает кислотой, комком в горле застревает. — Ты так и не понял ничего. Я не ради него, ради себя.

— А чем тебя, скажи на милость, жизнь прежняя не устраивала? — Чёрная бровь удивлённо взмывает вверх, а уголок губ дёргается. — Хорошее образование, дом — полная чаша, любящая семья, престижная работа и стремительная карьера. Что не так-то было?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он и правда ничего понять не хочет, хоть головой об стену бейся.

— Да мне всё это нравилось, нравилось! — перехожу на крик, потому что иначе разрыдаюсь. Он ведь именно этого добивается, всегда так делает. — Ровно до того момента, как ты ультиматум выдвинул! Ты захотел, чтобы я сделала выбор и уверен был, что брошу его, под твою дудку спляшу. Снова. А вот фигушки тебе, понял?

Отец проходит по кабинету, выдвигает кресло и садится в него, не сводя с меня пристального взгляда.

— Полина, я не узнаю тебя…

— Я сама себя не узнаю, но новая "я" нравлюсь себе гораздо больше.

— Ясно, — вздыхает и принимается скупыми, точно выверенными движениями разбирать накопившиеся на столе бумаги. — Расчёт получишь в бухгалтерии, вещи можешь забрать, когда пожелаешь, но не тяни с этим.

Киваю, проглатывая застрявший в горле ком. Непролитые слёзы жгут веки, жилка лихорадочно пульсирует на виске. Сжимаю и разжимаю кулаки, потому что не хочу при нём плакать. Не дождётся.

Когда отворачиваюсь и тяну ручку двери на себя дрожащими пальцами, раздаётся голос отца:

— И да… Хотя бы матери позвони, ибо она в истерике бьётся. Устал от этого.

— Поля, ты вернулась! — Стас подбегает ко мне и принимается тискать в медвежьих объятиях, а я ощущаю родной запах и еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться.

После разговора с отцом пулей вылетела из офисного центра и мчалась по улице, не разбирая дороги, потому что больно было настолько, что сердце ныло. Радужная пелена перед глазами; слёзы, текущие по щекам солёными потоками; люди вокруг — ничего из этого не замечала. Только мчалась вперёд и лишь потом поняла, что упорно бежала в сторону дома. Отец предложил вещи забрать и с матерью поговорить? Вот и убью двух зайцев одновременно. Пока ещё бурлит адреналин в крови, пока ещё могу войти в этот дом, нужно решить все вопросы разом, за один день.

— Думали, бросила вас? — Ерошу волосы брата, хотя чуть не на носочки для этого встать приходится. Мои любимые мальчики выросли, стали почти мужчинами, а ведь раньше не замечала этого. — Размечтались.

На звук голосов в коридор выбегает Влад, поднимает меня над полом и кружит, пока визжать не начинаю. Только тогда на пол ставит, а на красивом лице счастье. Близнецы похожи на двух расшалившихся доберманов-подростков, только что в нос не лижут и слюнями на пол от радости не капают.

— Какие же вы были прелестные, когда под столом ползали, — смеюсь, а братья почти синхронно дуют губы и хохлятся.

И пусть их самих порой бесит изумительная похожесть, но в глубине души знаю — они друг без друга жить не могут, словно всё ещё в одном животе барахтаются.

— Мама дома? — спрашиваю о том, что больше всего волнует. Я скучаю по маме…

Чёрт, чувствую себя героиней третьесортной драмы, когда впору заламывать руки, рыдать в три ручья и валяться в ногах у жестокого отца, вымаливая прощения. Ага, конечно, разбежалась и три раза с горы прыгнула. Пусть отец делает, что ему вздумается — это пока что тоже мой дом. И мои братья, и мама. Да и без Жанночки всё равно долго жить не смогу, пусть сейчас её и нет рядом.

— Мама в саду, — переглянувшись, хором отвечают близнецы.

Делаю шаг в сторону выхода, ведущего в сад, но Влад берёт меня за руку, останавливая.

— Полька, мы тебя любим, правда-правда.

— И я вас.

— Сеструха, может, вернёшься домой? — Стас ковыряет носком чёрных конверсов швы напольной плитки и не смотрит на меня. — Родители грызутся с утра до ночи, а приедет бабушка, вообще дурдом начнётся. Вернись, а? Тогда, может, от нас отстанут. Невозможно уже в доме находиться.

— Мальчики, я разберусь со всем этим, поверьте. Потерпите немного, всё уладится.

Я им вру — безбожно и беспощадно, — потому что ума не приложу, как всё это склеить можно.