Узоры на коже

Последней мыслью перед тем, как мой мотоцикл смачно и от души поцеловал столб, а я полетел, наплевав на гравитацию, куда-то в кусты, оказалась «Я так и не набил морду тому, кто её кроме меня любить посмел». Странная мысль перед возможной смертью, но да, именно об этом и подумал. Правда, не сдох, что казалось удивительным, потому что пока летел, точно в голливудском фильме, был уверен, что живым до земли не долечу.

Тьма медленно, но уверенно поглощала сознание, но вырубиться окончательно мешали чьи-то руки на моём теле, смутно знакомые голоса совсем рядом, вспышки света сквозь закрытые веки. Усилием воли пытался «включиться», только хер мне — из этой темноты так просто не выбраться.

— Мать его, где скорая?

— Успокойся, вызвал уже.

— Он в себя не приходит, я не могу понять, что с ним.

— Роджер, посмотри на меня! Ты сильный, самый сильный из нас всех, без тебя мы никто — мешки с дерьмом. Держи себя в руках, потому что если раскиснешь ты, остальным не справиться.

— Я понял, понял, отпусти.

— Точно всё в порядке?

— Фил, да! В порядке!

Я пытался разлепить глаза, подняться, но ничего не получалось — точно по ногам и рукам связал кто-то. Мать твою, когда это кончится?

Вой сирены и рёв мотора чьего-то мотоцикла донеслись до слуха почти одновременно с облегчённым выкриком «Твою мать, едут!» Не знаю, сколько времени прошло, но чьи-то руки подняли в воздух, положили на носилки и поволокли куда-то. Больно, мать его, как же больно.

— Брэйн, ты слышишь меня? Всё будет хорошо, обязательно будет!

Голос Роджера — последнее, что услышал, после сознание зашипело и выключилось, как поломанный телевизор, и я погрузился во тьму.

* * *

Резкий свет бьёт по глазам, и я пытаюсь сесть, но чьи-то руки удерживают, утягивают вниз, заставляют лежать. Кто-то наваливается сверху, орёт на ухо, фиксирует. Дышать трудно, говорить ещё сложнее, но я упорный.

— Пустите, суки, — хриплю, задыхаясь, но в ответ лишь неразборчивое бормотание, чей-то крик, маты. — Мне нужно встать, пустите.

Проваливаюсь на дно самого глубокого колодца, парю во тьме — плотной, липкой. Вверху есть свет — знаю точно, и я стремлюсь к нему, барахтаюсь, силюст выбраться. Когда снова выныриваю на поверхность, делаю попытку подняться, но мешают какие-то провода, иголки, воткнутые в кожу. Вырываю чёртовы трубки, потому что нет времени лежать. Нужно что-то делать, некогда валяться на койке. Но вдруг кто-то снова наваливается на меня сверху, надёжно фиксируя. Постепенно зрение проясняется, а сознание становится чётче. Я в больнице — это факт, и я даже могу вспомнить, как здесь оказался.

— Отпусти, — вырывается симплый крик, царапает горло.

— Если обещаешь не дёргаться, отпущу.

— Обещаю.

— Угораздило же тебя очухаться, когда я рядом был. Думал, ты меня в космос запустишь.

Дышать становится легче, и я поворачиваю голову и вижу улыбающуюся физиономию Арчи.

— Они меня пускать не хотели, — подмигивает и смеётся. — Только не учли, что я умею уговаривать.

Пытаюсь рассмеяться, но выходит лишь закашляться.

— Так, не делай резких движений, — Арчи вмиг становится серьёзным и поднимается. — Пойду, врача позову. И, Брэйн, пожалуйста… Ражи всего святого, не разнеси палату, полежи спокойно.

— Стой! Полина нашлась?

Это волнует меня больше всего в этом грёбаном мире. Сильнее всего, что только можно себе представить.

Арчи потирает шею и смотрит на меня, пытаясь быть серьёзным, но уголки губ предательски подрагивают.

— Врачи говорили, тебе нельзя волноваться.

— Отвечай, мать твою!

— Нашлась твоя Полина, не переживай. А сейчас полежи спокойно, не усугубляй, а то тебя к буйным психам увезут, допрыгаешься.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И выходит, а я прикрываю глаза, понимая, что в этот момент мне абсолютно на всё плевать: на боль, возможные последствия, прошлое и настоящее. Главное, что она нашлась.

Дальше всё как в тумане. Меня осматривают долбаным консилиумом, колят какую-то дрянь, даже, кажется, к кровати привязывают. Пытаюсь бороться, кого-то даже отпихиваю, но лекарство и санитары оказываются сильнее. Перед глазами мелькают расплывчатые образы, встревоженные взгляды прожигают насквозь. Я то вырубаюсь, то снова прихожу в себя, пока снова не получаю дозу забвения под кожу.

Снова какой-то шум, от которого хочется отгородиться, закрыть уши, заорать, чтобы сдыхать не мешали.

— Мне надо, впустите! — женский голос децибелами пронзает мозг, жилы скручивает в тугой узел.

Узнавание накрывает с головой. Да! Это она! Моя девочка…

— Не положено!

— Я уже трое суток под дверью торчу. Вы мне его увидеть не даёте, пустите.

Убью тварей, если не пустят её сейчас. Вот в себя приду и вырву им гланды.

— Только аккуратно, хорошо? Он спокойнее уже, но всё равно очень нестабильный.

— Разберусь, спасибо.

Хлопок двери, быстрые шаги и тёплая ладошка накрывает мою. Тихий вдох, всхлип, а пальцы дрожат.

— Па-аша, — полувздох, полушёпот. — Я убью тебя. Как только очнёшься, сразу убью.

— Не надо, — пытаюсь улыбнуться, но ничего не выходит, кожа на лице словно окаменела.