Узурпатор

Это было так странно: знать, что вокруг знакомые предметы, которые за много лет перестаешь замечать, — и не видеть их. В Высокой Крепости он успел настолько изучить свою комнату, что мог обходиться без посторонней помощи. А здесь… В родном доме, в собственной спальне он не в состоянии убрать одежду, добраться до умывальника и даже лечь в постель!

Слуга ушел, и Кедрин остался один, затерянный в огромном темном мире. Он ощущал тепло огня в очаге и холодные струйки ночного ветра, которые проникали сквозь ставни. Гладкая ткань простыней приятно холодила обнаженную кожу. Но он не мог видеть ни очага, ни ставень, он не знал, светит ли луна за окном. Он даже не знал, оставил ли слуга зажженный светильник. Слепота делала привычный мир чуждым и почти враждебным. Мысли Кедрина сами собой обратились к Уинетт. Без нее он был обречен блуждать во тьме, не видя цели, не разбирая пути. Он зависел от нее — и это навлекало на нее опасность. Эта мысль приводила его в бешенство. Дорога на север обещает быть весьма нелегкой, переход через Федины — еще труднее. Потом Белтреван… Конечно, варвары провозгласили его хеф-Аладором, вожди поклялись ему в верности. Браннок уверен, что на их слово можно полагаться. Ни у Лавии, устами которой говорит Эстреван, ни у отца, которому он верит больше, чем самому себе, — ни у кого нет сомнений, что эта часть пути будет относительно безопасной. Но встретят ли его спутники столь же радушный прием? Положим, Тепшен Лал и воины смогут за себя постоять. А Уинетт? Она совсем беззащитна. Если с ней что-то случится… какая-то часть его самого умрет.

Он повернулся на другой бок, вспоминая, как она стояла, глядя ему в глаза. Как она прекрасна — и как сильна духом, с каким благородством держится! Мысль о расставании была по-прежнему невыносима. Но вправе ли он обрекать ее на такие тяготы?

Если бы она не была Сестрой…

Если бы только она пожелала освободиться от своего обета…

Если бы только они встретились, как его родители, — когда она еще не посвятила себя Служению…

Мысли окончательно смешались, и он погрузился в сон.

Сначала обрывки сновидений беспорядочно сменяли друг друга, потом образы показались Кедрину знакомыми. Нечто подобное однажды приснилось ему в Высокой Крепости. Они с Уинетт гуляют по лугам, залитым солнцем. Заливаются птицы, вторя перезвону ручейков, небо сияет чистой лазурью… и Уинетт в своем лазурном облачении — как солнце на небе. Ласковые лучи запутались в ее волосах. Потом все переменилось — с неестественной быстротой, как это часто бывает во сне. Небо потемнело и покрылось грозовыми тучами. Начиналась буря. Гряды грязно-лиловых туч наползали одна на другую, загромождая небо. Стало совсем темно, как это бывает перед грозой — но в глухих раскатах грома чудится хохот, полный злорадства. Они прячутся под деревом. На нем ни одного листа, увядшие ветви поникли — ни зима, ни засуха не могли так их иссушить. Птиц не слышно. Серебристую поверхность ручьев затянула омерзительная карминная пленка, маслянистая, как кровь. Внезапно он понял, что Уинетт больше нет рядом, — и сейчас же увидел ее на другой стороне лужайки. На ее лице ужас и отчаяние, словно ей что-то угрожает… а может быть, ему. Кедрин шагнул к ней, но едва покинул свое жалкое укрытие, прямо перед ним сверкнула молния. Воздух наполнился тошнотворной вонью горелого мяса. Там, где молния вонзились в землю, трава почернела и обуглилась. Над обожженной землей поднялись языки пламени — сперва лишь невысокие одиночные кисточки. Но они росли, жадно тянулись вверх — и вот уже огненная стена поднимается до самого неба. Пламя ревет, выплевывая обжигающие языки, словно отгоняет — не подходи!.. Откуда-то Кедрин знал, что Уинетт не может выйти из-за этой преграды. Раскаты хохота гремели все чаще, в реве пламени чудился какой-то голос, который звал Кедрина по имени — снова и снова, с жадной, завораживающей настойчивостью.

Кедрин поднял руки, чтобы защитить лицо, но пламя опаляло ему ладони.

— Уинетт, — закричал он что есть силы, — Уинетт!

Он почувствовал, как чьи-то руки вцепились в него, и попытался вырваться. «Кедрин, Кедрин», — выкликал и выкликал голос в пламени. В нем начало появляться что-то знакомое… и юноша узнал голос слуги, который встречал его у двери.

Кедрин с облегчением вздохнул.

— Вигранд? Это ты, Вигранд?

— Да, принц, — голос раздался совсем рядом. — Тебе, наверно, приснилось что-то? Я слышал, ты звал Сестру. Привести ее?

— Нет, — Кедрин помотал головой. По правде говоря, он хотел лишь одного: чтобы Уинетт оказалась рядом. Почувствовать ее руку в своей, прижать ее к себе…

— Не надо. Не беспокой ее.

— Может, вина с медом?

Кедрин кивнул. Он все еще был в смятении, и по коже то и дело пробегал озноб — и от пережитого потрясения, и оттого, что простыни оказались влажными от пота.

Он лежал, приводя в порядок свои чувства. Потом услышал, как вернулся слуга, и ладони коснулась глянцевая поверхность чашки. Ощущение твердой глины в руке успокаивало. Сильные руки подняли юношу и поправили пропитанные потом подушки, чтобы усадить его поудобнее.