Узы моря. Опасное соседство. Возвращение

За лесом пастбище на склоне холма, заросшее густой травой, было чуть окрашено желтым светом восходящего солнца и пахло овцами. Леопард подлез под ограду, практически не коснувшись проволоки, и тут же почуял запах собаки; особенно сильный во влажном воздухе, он был смешан с ароматами сада. Здесь земля была мягкой, и, бесшумно ступая по ней, он направился прямо к дому, который молчаливо застыл на вершине холма, точно выход горной породы. Он прошел по траве хорошо знакомой лужайки, ощутил чуть затхлый запах плавательного бассейна и на всякий случай попробовал воду. Потом немного задержался, обнюхивая полотенце, забытое на спинке стула, и пару сандалий на траве рядом, а потом медленно обошел вокруг дома, погладывая на окна и двери. Однако же по виду его — высоко поднятой голове, стоявшим торчком ушам и неторопливой беспечной походке — сразу можно было догадаться, что в данный момент он охотиться не собирается. Почувствовав запах собак на псарне, он обошел их стороной и неторопливо тем же путем двинулся назад; и только снова войдя в лес, он услышал истерический лай собак, в котором слышалась смертельная тоска и неуверенность в себе.

Глава шестнадцатая

Джин стояла на балконе аэропорта не столько для того, чтобы помахать на прощанье брату, сколько за тем, чтобы посмотреть, как с пронзительным звуком самолет разбежится по взлетной полосе и грациозно подпрыгнет в небо, оставив позади серо-коричневый шлейф дыма. Она уже очень давно не была в новом здании аэропорта, так что, проехав для этого шестьдесят километров, решила и остаток дня провести по возможности приятно.

Главная улица в Джордже была шире, чем в Книсне, и выглядела более городской; вдоль тротуаров нескончаемой вереницей тянулись магазины и фешенебельные бутики. Она купила узкие, кремового цвета штаны в обтяжку, зашла в роскошный цветочный магазин, а потом выпила чаю со сдобными булочками, сливками и медом.

Джин быстро шла по тротуару чуть покачивающейся размашистой походкой — длинноногая, широкобедрая — и, заметив, с каким восхищением на нее смотрят мужчины, вдруг подумала о том, чего все это время сознательно избегала даже в мыслях. Она не сразу сумела отпереть машину — никто никогда не запирал свои автомобили в Книсне — и, все-таки наконец сладив с ключом, посмотрела на часы. Джон должен был уже прилететь в Кейптаун. Его не будет четыре дня, и два из них он проведет в Стелленбосе, на ферме их двоюродного брата. Ну и, без сомнения, повидается с той девушкой, у которой волосы цвета меда, — как ее там, Бренда? или Барбара? нет, Белинда! А сама Джин на четыре дня полностью предоставлена себе. Она оттягивала поездку брата, сколько могла, воспринимая ее как особо сильное средство для собственного исцеления, но не слишком все же уверенная, что и это средство поможет. В предвкушении своего недолгого одиночества она волновалась заранее, и сердце у нее билось сильнее, чем обычно. За последние две недели она почти не видела Клифа Тернера, однако же он звонил по крайней мере раза четыре — дважды он разговаривал с Джоном и дважды с нею, когда Джона дома не оказалось. Однако она всегда была совершенно уверена, что именно ее голос он и надеялся услышать. Во время их довольно бессвязных и длинных разговоров оба очень осторожно обходили любую тему, способную намекнуть на то, что произошло во время вечеринки в пещере.

Джин даже испытывала угрызения совести по поводу собственных тогдашних лживых обещаний; она прекрасно понимала, что даже если сбросить со счетов все остальное, включая ночное купанье в светящихся волнах под полной луной, то их отношения с Клифом — это огромный бутон прекрасного цветка, который только и ждет, чтобы распуститься, но расцвести он должен исключительно по ее воле!

В машине она думала о Саймоне, и то ли потому, что она была далеко от фермы и связанных с ней воспоминаний, то ли потому, что давно уже подсознательно отвела ему совсем иной, хотя и не менее важный участок в своей душе, она обнаружила: впервые эти мысли не причиняют ей боли. Вряд ли Саймон мог бы захотеть, чтобы она в память о нем дала обет безбрачия и навеки осталась одна. Она понимала, что настоящих причин винить себя у нее нет. И все-таки чувство вины не проходило.