V.

Она показала Дьюи Гланде аккорды, и вот так они сидели за столом в холодной Тефлоновой кухне, где пылали, пожирая кислород, все четыре конфорки, и пели, пели, пели. Когда Профейн ловил ее взгляд, ему казалось, что она грезит о своем парашютисте — вероятно, человеке вне политики, храбром в бою как никто, но уставшем от всего: от череды туземных деревень и от придумывания поутру жестокостей, не менее чудовищных, чем совершенные накануне бойцами ФИО.10 Она носила на шее Чудотворный Образок11 (вероятно, подаренный неким случайным матросом, которому она напомнила добродетельную девушку-католичку, оставленную в Штатах, где сексом занимаются даром — или ради женитьбы?). Была ли она доброй католичкой? Профейн, который был католиком лишь наполовину (мать еврейка) и о нравственности имел весьма смутное представление (сложившееся в результате не слишком богатого опыта), не мог взять в толк, какие изощренные иезуитские аргументы подвигли ее уйти с ним, требуя «быть ласковым», но при этом отказываясь разделить постель.

В ночь перед Новым годом они выбрались из кухни и зашли в кошерную бакалею в нескольких кварталах от дома. По возвращении они обнаружили, что Хряк и Дьюи пропали. Записка гласила: «Ушли бухать». Дом сиял новогодними огнями. В одной спальне по радио пел Пэт Бун,12 в другой что-то все время падало. Каким-то образом наша юная пара забрела в полутемную комнату, где обнаружилась кровать.

— Нет, — сказала она.

— Значит, да.

Вздохнув, направились к кровати. И прежде, чем успели осознать…

Клик, сказала Тефлонова «лейка».

Профейн сделал то, что от него ожидалось: сжав кулаки, с рычанием соскочил с кровати. Тефлон легко уклонялся.

— Ша, ша, — хихикал он.

Собственно, не столь уж важно, что вторглись в интим, однако удручало, что прервали перед Самым Главным Моментом.

— Не переживай, — успокаивал Тефлон. Паола поспешно натягивала одежду.

— Наружу, в снега, — провозгласил Профейн, — вот куда гонит нас твоя камера, Тефлон.

— На, — Тефлон открыл аппарат и протянул Профейну пленку. — Лезешь в бутылку из-за ерунды. Жопа ты, а не матрос.

Профейн взял пленку, но возвращаться к начатому не имело смысла. Поэтому он оделся и напялил ковбойскую шляпу. Паола набросила флотскую шинель, которая оказалась ей слишком велика.

— Прочь отсюда! — кричал Профейн. — В снег!

На улице действительно шел снег. Они поднялись на паром до Норфолка и уселись в салоне, прихлебывая кофе из бумажных стаканчиков и глядя на снежные хлопья, бесшумно шлепавшие в большие окна. Больше смотреть было не на что, если не считать задницы на скамье перед ними и друг друга. Ягодицами они ощущали мерное постукивание работающего мотора. Говорить тоже было не о чем.

— Ты хотела остаться? — спросил Профейн.

— Нет, нет. — Между ними виднелась ножка потертой скамьи. Паола дрожала. Он не испытывал желания прижать ее к себе. — Как ты решишь.

«О, Мадонна, — подумал Профейн. — Вся ответственность на мне».

— Почему ты дрожишь? Здесь довольно тепло.

Она отрицательно покачала головой (что бы это значило?), глядя на носки своих галош. Через некоторое время Профейн поднялся и вышел на верхнюю палубу.

Снег лениво падал на воду, превращая одиннадцать вечера в сумерки или в солнечное затмение. Каждые несколько секунд прямо над головой раздавался гудок, предупреждавший суда на встречном курсе. Казалось, в этих водах плавают лишь безжизненные и необитаемые корабли, подающие друг другу сигналы, в которых смысла не больше, чем в шуме гребного винта или падении снега на воду. И среди них — Профейн в полном одиночестве.

Одни из нас боятся умереть, другие — остаться в одиночестве. Профейн боялся вот таких ландшафтов и морских пейзажей, где все мертво, кроме него самого. И похоже, как раз к таким он всегда и приходил: поворачиваешь за угол или открываешь дверь на верхнюю палубу — и оказываешься в неведомой стране.

Однако дверь позади отворилась еще раз. Вскоре Профейн почувствовал, как ладони Паолы проскользнули у него под мышками, а щекой она прижалась к его спине. Профейн мысленно, взором стороннего наблюдателя окинул получившийся натюрморт. Она не смогла хоть немного оживить сцену. Так они простояли всю переправу, пока паром не подошел к причалу. Громыхнули цепи, с жалобным скрежетом завелись моторы съезжающих с парома автомобилей.

Не произнеся ни слова, они сели на автобус до города, сошли возле отеля Монтичелло и направились к Ист-Мэйн искать Хряка и Дьюи. В «Матросской могиле» было темно — впервые на памяти Профейна. Должно быть, полиция закрыла заведение.

Хряк обнаружился рядом, в баре «Честер Хиллбилли». Там же, среди музыкантов, сидел и Дьюи. «Праздник! Пьянка!» — выкрикивал Хряк.

Несколько дюжин бывших матросов «Эшафота» пожелали отпраздновать встречу друзей. Хряк, назначивший себя общественным распорядителем, выбрал для этого «Сюзанну Сквадуччи», роскошный итальянский лайнер, который сейчас заканчивали отделывать на Ньюпортской верфи.

— Назад, в Ньюпорт-Ньюс? — (Решив не рассказывать Хряку о разногласиях с Тефлоном.) — Итак, снова йо-йо, снова болтаться.