— Как вы познакомились? — спросила Рэйчел, усевшись на полу.
Хряк, по-прежнему лежа с закрытыми глазами, хлестал пиво. Оно стекало по уголкам его рта, ненадолго затопляло его волосатые ушные раковины и капало на кушетку.
— Если бы ты хоть раз побывала в «Ложке», то поняла бы как, — сказал Фу. Он имел в виду «Ржавую ложку», бар на западной окраине Гринвич-Виллидж, где, если верить легенде, один известный своей экстравагантностью поэт 20-х годов упился до смерти. С той поры бар пользовался популярностью у компаний вроде Шальной Братвы. — Хряк произвел там фурор.
— Держу пари, Хряк стал звездой «Ржавой ложки», — ядовито сказала Рэйчел, — принимая во внимание его выдающийся нюх, способность определять сорт пива по запаху и прочие достоинства.
Хряк вынул бутылку изо рта, где он каким-то невероятным образом удерживал ее вертикально, и сказал:
— Глаг. Ага.
Рэйчел улыбнулась.
— Может, твой дружок хочет послушать музыку? — спросила она. Она протянула руку и включила приемник на полную мощность. Настроила его на станцию, передающую хилбилли. Раздирая сердце, грянули скрипка, гитара, банджо и вокалист:
Правая нога Хряка покачивалась в такт музыке. Вскоре и его живот, на котором теперь стояла пивная бутылка, начал ходить вверх и вниз примерно в том же ритме. Фу недоумевая смотрел на Рэйчел.
— Ничего я не люблю… — сказал Хряк и задумался. Рэйчел нисколько в этом не сомневалась. — …так, как пиздатую музыку.
— Вот как, — крикнула Рэйчел, не желая развивать эту тему и в то же время понимая, что она слишком любопытна, чтобы оставить ее без внимания. — Вы с Ходом, небось, когда ходили в увольнение, волочились за каждой пиздой.
— Мы давали пизды шпакам, — проорал Хряк, стараясь перекричать музыку, — что почти так же весело. Так где, ты говоришь, сейчас Полли?
— Я ничего не говорила. Она интересует тебя чисто платонически, да?
— Как? — не понял Хряк.
— Без траха, — пояснил Фу.
— Я могу позволить это себе только в отношении офицеров, — сказал Хряк. — У меня есть принципы. Мне надо повидать ее, потому что Папаша перед отплытием попросил найти ее, если я окажусь в Нью-Йорке.
— Но я не знаю, где она, — выкрикнула Рэйчел — Хотела бы я знать, — добавила она уже спокойнее.
Примерно с минуту звучала только песня о солдате, который воевал в Корее за красных, за белых и синих, а тем временем его подружка Белинда Сини (что рифмовалось со словом «синих»), изменила ему, сбежав с коммивояжером, торговавшим движками. Рассказ от лица бедного солдатика. Вдруг Хряк ни с того ни с сего повернулся лицом к Рэйчел, открыл глаза и сказал:
— Что ты думаешь о тезисе Сартра, гласящем, будто каждый из нас исполняет некую роль?
Вопрос не удивил ее: в конце концов, чего только не наслушаешься в «Ржавой ложке». В течение последующего часа они перекидывались именами собственными. Хилбилли гремел на всю катушку. Рэйчел открыла себе пиво, и вскоре веселье стало всеобщим. Даже Фу развеселился настолько, что рассказал историю из своего бездонного репертуара китайских басен. История была следующая:
«Бродячий поэт Линь втерся в доверие к великому и влиятельному мандарину, а потом однажды ночью сбежал, прихватив с собой тысячу золотых юаней и бесценную жадеитовую статуэтку льва. Его вероломство повергло мандарина в такое отчаяние, что за одну ночь старик поседел, и с тех пор до конца жизни он целыми днями сидел на пыльном полу в своей спальне и задумчиво теребил свою косичку, приговаривая: „Что за странный поэт?“»
В половине второго зазвонил телефон. Это был Стенсил.
— В Стенсила только что стреляли, — сообщил он. Вот уж действительно частный сыщик.
— Что с тобой, где ты? — Он дал ей адрес — где-то на востоке, в районе 80-х улиц. — Сиди и жди, — сказала Рэйчел. — Мы приедем за тобой.
— Он не может сидеть, понимаешь? — и повесил трубку.
— Пошли, — сказала она, хватая пальто. — Приключения, опасности, повеселимся. Кто-то ранил Стенсила, когда он шел по следу.
Фу присвистнул и пошутил:
— Следы завели его под пули.