V.

Етить тебя в тугую вертлявую задницу, подумал глубоко несчастный Профейн. Другой бы уже закинул тебя выше этих лампочных гирлянд. Девчонке было не больше четырнадцати, но она уже знала о непостоянстве мужчин. Тем лучше для нее. Ее уже оставили многие постельные партнеры и прочие sfacim, а тот парень, который, возможно, еще остается с ней, тоже готов превратиться в кобеля и сбежать — вот почему она так сурова. Он не сердился на нее. Он надеялся, что правильно угадал ее мысли, но не мог знать, что отражалось в ее глазах. Они словно впитывали в себя весь уличный свет: жар сосисочных грилей, фонари на мосту, освещенные окна соседних домов, кончики зажженных сигар «Де Нобили», золотой и серебряный блеск оркестровых инструментов и даже сияние невинности, исходившее из глаз отдельных туристов.

Как Луны сторона вечно темная —
Так и девы Нью-Йорка глаза:
Вечный вечер, загадочность томная,
Не прочтешь в них ни «против», ни «за».

Под огнями Бродвея бредет она,
Позади оставляя свой дом,
Но улыбка ее — беззаботная,
Так как сердце заковано в хром.

Ей плевать на бродягу бездомного
И на парня из Буффало, где
Подло бросил дурнушку он скромную
И теперь тихо плачет о ней.

Словно листья опавшие, мертвые,
Словно тишь на морской глубине,
Глаза девы Нью-Йорка увертливой
Никогда не заплачут по мне.
Никогда не заплачут по мне.

Девчонка на тротуаре передернулась.

— Здесь нет никакого ритма.

Это была песня времен Великой Депрессии. Ее пели в 1932-м, в год рождения Профейна. Он не помнил, где ее слышал. Если в ней и присутствовал ритм, то это был ритм сухих бобов, сыплющихся в старое ведро где-то в Джерси. Гул дорожных работ, на которые посылали безработных, ритм идущего под уклон товарняка, набитого бродягами и грохочущего на рельсовых соединениях через каждые 39 футов. Она родилась в 1942-м. В войне ритма не было. Был один шум.

Продавец жаркого напротив них запел. Запели Ангел и Джеронимо. К оркестру на другой стороне улицы подключился итальянский тенор из соседнего дома:

Non dimenticar, che t’i’ho voluto tanto bene,

Ho saputo amar; non dimenticar…101

Вся холодная улица внезапно расцвела поющими голосами. Профейну хотелось взять в свои руки пальчики девушки, отвести ее куда-нибудь в теплое место, укрыть от холода, развернуть ее, стоящую на этих дурацких шарикоподшипниковых каблуках, к себе спиной и доказать, что его фамилия действительно Sfacim. Порой он испытывал такое желание — быть грубым и одновременно переполниться глубокой печалью, которая, сочась из его глаз и дырявых туфель, образует на улице одну большую лужу человеческого горя, куда изливается все — от пива до крови, но нет ни капли сострадания.

— Меня зовут Люсиль, — сообщила Профейну девчонка. Две другие тоже представились. Люсиль вернулась и села на ступеньку рядом с Профейном. Джеронимо побежал за пивом, Ангел продолжал петь.

— Чем вы занимаетесь, ребята? — спросила Люсиль.

Рассказываю небылицы крошкам, которых хочу трахнуть, подумал Профейн. И поскреб под мышкой.

— Отстреливаем крокодилов, — сказал он.

— Да ну?

Он рассказал ей о крокодилах. Ангел, обладавший буйным воображением, расцвечивал его рассказ красочными деталями. На этой ступеньке они вдвоем ковали миф. Он возник не из страха перед громом, не из снов, не из ежевесеннего удивления перед новым урожаем, сменившим прошлый, и не из прочих закономерных изменений, а из временного интереса, из назревшей под влиянием момента необходимости; это был миф рахитичный и преходящий, подобный уличным оркестрам и сосисочным ларькам на Малберри-стрит.

Вернулся Джеронимо с пивом. Они сидели, пили, разглядывали прохожих и плели канализационные байки. Через некоторое время девчонки возжелали петь. Затем им захотелось поиграть. Люсиль вскочила и поскакала вперед.

— Поймай меня, — крикнула она Профейну.

— О, Боже, — сказал Профейн.

— Ты должен ее догнать, — разъяснила одна из подружек.

Ангел и Джеронимо захохотали.

— Ничего я не должен, — ответил Профейн.

Тогда обе девушки, раздосадованные смехом Ангела и Джеронимо, поднялись и умчались вслед за Люсиль.

— Догоним? — предложил Джеронимо.

Ангел рыгнул:

— Выпарим из себя немного пива.

Все трое поднялись и припустили друг за другом неуверенной рысцой.

— Куда они побежали? — спросил Профейн.

— Туда.