V.

Фэйринг, Мейстраль, тайна личности обезображенного лица в луче света – Стенсил занимался этим почти весь март. А потом, однажды днем придя в церковь на встречу с Фэйрингом раньше назначенного срока, увидел Веронику Манганезе, которая выходила из исповедальни с опущенной головой, пряча лицо, как в тот день, когда он видел ее на Страда Стретта. Она преклонила колени у ограды алтаря и вознесла покаянную молитву. Стенсил стал на одно колено у дальней скамьи и положил локти на ее спинку. Делает вид, что она примерная католичка; делает вид, что с Мейстралем у нее просто любовная интрижка; и в том, и в другом ничего подозрительного. Но стоило сложить одно с другим да припомнить, что только в Валлетте (он быстро прикинул) несколько десятков отцов-исповедников, к которым всегда можно обратиться, – и тут Стенсил вплотную приближался к тому, чтобы впасть в какое-нибудь суеверие. События снова и снова выстраивались в зловещий ряд.

Может, Фэйринг тоже двойной агент? Если так, тогда, значит, именно эта женщина подключила сюда Министерство иностранных дел. Какой выверт итальянской казуистики позволил ей раскрыть врагу готовящийся заговор?

Она поднялась и двинулась мимо Стенсила к выходу. Их глаза встретились. Стенсилу вспомнилось замечание Демивольта: «жуткая ностальгия».

Ностальгия и меланхолия… Разве он не пытался перекинуть мост между двумя мирами? Не могли же все перемены копиться в нем одном. Должно быть, есть некая пассивность, свойственная самой Мальте, где вся история присутствует одновременно, где все улицы полны призраков, где беспокойное морское дно ежегодно уводит под воду одни острова и выставляет над водой другие, – на Мальте вот эта окаменевшая рыба, вот этот островок Годекс, вот эти скалы под названием Тминное семечко и Горошина перца остаются неизменными атрибутами с незапамятных времен. В Лондоне слишком много отвлекающих факторов. Историю там рассматривают как запись хода эволюции. Как бесповоротное движение вперед. Памятники, здания, мемориальные таблички – это лишь воспоминания; а в Валлетте воспоминания близки к тому, чтобы ожить.

Стенсил, который повсюду в Европе чувствовал себя как дома, здесь не находил себе места. И понимал, что начинает катиться вниз. Когда шпион не находит себе места и не чувствует себя как дома – это признак слабости.

Министерство иностранных дел отмалчивалось и помощи не оказывало. Может, их отправили сюда, как скот на пастбище, спросил Стенсил Демивольта.

– Боюсь, что так. Ведь мы уже старенькие.

– Раньше было иначе, – сказал Стенсил. – Верно?

В тот вечер они пошли и напились до зеленых соплей. Но прекрасное чувство ностальгической меланхолии притупилось под воздействием алкоголя. Стенсил жалел, что так набрался. Он помнил, как уже хорошо за полночь они шли под горку по Стрейт-стрит и распевали песенки из старых водевилей. И как это их угораздило?

А затем пришло время и наступил Один из Тех Дней. После тяжелого ночного запоя, сделавшего славное весеннее утро омерзительным, Стенсил зашел в церковь к Фэйрингу и узнал, что священника переводят.

– В Америку. Ничего не могу поделать. – И вновь улыбка старого коллеги-профессионала.

Стенсил сомневался, что сможет с усмешкой сказать «На все воля Божья». Случай Фэйринга до таких высот не поднимался. Тут определенно была воля Церкви, и Фэйринг привычно склонялся перед ее Авторитетом. Как-никак он тоже был англичанином. Следовательно, они в каком-то смысле являлись товарищами по изгнанию.

– Едва ли, – улыбнулся священник. – Дела кесаря и Господа не требуют от иезуита такой гибкости, которая кажется вам необходимой. Здесь нет столкновения интересов.

– Такой гибкости требуют дела кесаря и Фэйринга, да? Или кесаря и Стенсила?

– Да, примерно такой.

– Тогда sahha. Полагаю, ваш преемник…

– Отец Аваланш моложе меня. Не введите его во искушение.

– Понимаю.

Демивольт уехал в Хамрун побеседовать с информаторами, которые имелись у него среди мельников. Агенты были напуганы. Может, Фэйринг тоже испугался и боялся остаться? Стенсил поужинал в комнате. Раскурил трубку, но не успел сделать и нескольких затяжек, как в дверь робко постучали.

– Входите, входите.

За дверью стояла девушка с заметно обозначившейся беременностью и молча смотрела на него.

– Вы говорите по-английски?

– Да. Я Карла Мейстраль. – И осталась стоять, прямая как струна, лопатками и ягодицами касаясь двери.

– Его искалечат или даже убьют, – сказала она. – В военное время женщина должна быть готова к тому, чтобы потерять мужа. Но сейчас мир.

Она хотела, чтобы он отпустил Мейстраля. Отпустить? Почему бы и нет? Двойные агенты опасны. Но сейчас, потеряв священника… Вряд ли она могла знать о Манганезе.

– Помогите, синьор. Поговорите с ним.

– Откуда вы знаете, что он в опасности? Разве он что-нибудь говорил вам?

– Рабочие знают, что среди них шпион. У их жен это стало излюбленной темой для сплетен. Который из нас? Разумеется, это холостяк, говорят они. Мужчина с семьей и детьми не смог бы на такое решиться. – Глаза ее оставались сухими, голос твердым.

– Ради Бога, – раздраженно сказал Стенсил, – сядьте.

Она села.