V.

— У тебя в Нью-Йорке жена? — сочувствующе спросил Харви.

— Вроде того.

Вскоре подошла Юнис.

— У меня есть бутылочка джина, — стала заманивать она.

— Придумала б что-то пооригинальнее, — сказал Макклинтик.

Сфера не захватил с собой инструмент. Когда в доме начался непременный сешн, он вышел. Макклинтик не понимал таких сешнов, ведь его собственные не походили на этот — они не столь неистовы, и их фактически можно считать одним из считанных положительных результатов послевоенного кула: по обе стороны инструмента существует естественная осведомленность о происходящем, спокойное чувство общности. Так бывает, когда целуешь девушку в ухо: рот одного человека, ухо — другого, но оба все понимают. Он выбрал сидеть под деревом. Когда басист с девушкой спускались, на поясницу Макклинтика наступила нога в чулке. Он проснулся. Уходившая (почти на рассвете) в стельку пьяная Юнис злобно посмотрела на него, ее губы зашевелились, произнося беззвучные ругательства.

Теперь Маклинтик не стал раздумывать. Жена в Нью-Йорке? Хм.

Вернувшись, он застал ее дома — точнее, успел застать. Укладывала порядочных размеров чемодан. Опоздай Макклинтик на четверть часа, и он бы ее упустил.

Руби заорала на него, как только он показался в дверях. Она запустила в него комбинацией, и та, пролетев полкомнаты, спланировала на голый пол персиковая и печальная. Падая, она словно скользила по косым солнечным лучам. Они наблюдали.

— Не беспокойся, — сказала наконец Руби, — просто я поспорила сама с собой.

И стала распаковывать чемодан. Слезы по-прежнему беспорядочно падали на шелк, вискозу, хлопок; на льняную постель.

— Глупо! — закричал Макклинтик, — Боже, как это глупо! — Ему просто нужно было покричать, а повод не важен. И это не значит, будто он не верит в телепатические озарения.

— Что тут говорить, — сказала она немного погодя. Под кроватью тикающей миной лежал чемодан.

Когда же возник этот вопрос: иметь ее или потерять?

Пьяные Харизма и Фу ворвались в комнату, распевая песни из британских водевилей. С ними был сенбернар — они подобрали его на улице больного, с текущей изо рта слюной. Тем августом вечера стояли жаркие.

— О Боже! — сказал Профейн в телефонную трубку. — Снова буйные ребята?

Через открытую дверь был виден храпевший и потевший на кровати странствующий автогонщик по имени Мюррей Сейбл. Лежавшая рядом девушка отодвинулась от него. Перевернувшись на спину, она заговорила во сне. Внизу, сидя на капоте «Линкольна» 1956 года, кто-то напевал:

Послушай!

Мне нужна юная кровь

Пить ее, полоскать ею горло, зубы.

Эй, юная кровь! Что готовит нам ночь…

Время вурдалаков — август.

На другом конце провода Рэйчел поцеловала трубку. Как можно целовать предметы? Пошатываясь, собака прошла на кухню и со звоном упала среди двухсот или около того пустых пивных бутылок Харизмы. Харизма все пел.

— Я нашел ведерко! — закричал Фу из кухни. — Эй!

— Палесни-ка туда пивка! — Харизма, все тот же кокни.

— Похоже, он совсем плох.

— Пиво подойдет ему в кайф. Для опохмелки. — Харизма засмеялся. Через минуту к нему присоединился Фу, захлебываясь, истерично — сто гейш разом.

— Жарко, — сказала Рэйчел.

— Скоро станет прохладней. Рэйчел… — но они забыли об очередности его "я хочу" и ее «пожалуйста» столкнулись где-то на полпути под землей, достигнув их ушей в основном в виде шума. Оба замолчали. В комнате было темно: за окном — на том берегу Гудзона над Нью-Джерси — шныряли зарницы.

Вскоре Мюррей Сэйбл перестал храпеть, девушка умолкла, на мгновение наступила тишина, только собачье пиво с плеском лилось в ведерко и раздавалось еле слышное шипение. Надувной матрас, на котором спал Профейн, слегка пропускал воздух. Раз в неделю Профейн подкачивал его велосипедным насосом, лежавшим в шкафу у Винсома.

— Ты что-то сказала?

— Нет…

— Ладно, но что же происходит под землей? Интересно, воспринимаемся ли мы на другом конце провода такими, как мы есть на самом деле?

— Под городом что-то есть, — согласилась она.

Аллигаторы, слабоумные священники, бродяги в подземке. Он думал о той ночи, когда она позвонила ему на норфолкскую автобусную станцию. Кто подслушивал тогда? Действительно ли она хотела, чтобы он вернулся, или, может, то были забавы троллей?

— Мне пора спать. Завтра во вторую смену. Позвонишь в двенадцать?

— Конечно.

— У меня сломался будильник.

— Шлемиль. Они тебя ненавидят.

— Они объявили мне войну, — сказал Профейн.

Войны начинаются в августе. Такая традиция существует у нас — в умеренной полосе, в двадцатом веке. В августе не обязательно летнем, а войны — не только политические.

Телефон с повешенной трубкой выглядел зловеще, словно заговорщик. Профейн бухнулся на надувной матрас. На кухне сенбернар стал лакать пиво.

— Эй, никак он блевать собрался?

Собака блевала громко и ужасно. Из дальней комнаты примчался Винсом.

— Я сломал твой будильник, — сказал в матрас Профейн.