V.

— Я представляю нас четверых за городом… — его слова предназначались Паоле, он был пьян и все портил, — …у нас бы получилось, это было бы чем-то свежим, чистым — неким началом.

— Думаю, вести надо мне, — сказал Макклинтик. Это даст ему взможность сосредоточиться, пока за городом не станет легче. У Руни был пьяный вид. Даже не то слово.

— Веди, — устало согласился Винсом. Господи, только бы они ее застали! Всю дорогу до Сто двенадцатой (Макклинтик несся, как пуля) он спрашивал себя, что будет делать, если ее там не окажется.

Ее не оказалось. Дверь распахнута, записки нет. Обычно она запирала двери. Винсом зашел. В двух или трех местах горел свет. Никого не было.

На кровати валялась комбинация. Он поднял ее, черную и скользкую. Скользкая комбинация, — подумал он и поцеловал ее около левой груди. Раздался телефонный звонок. Он не снимал трубку. В конце концов снял.

— Где Эстер? — она едва переводила дыхание.

— Ты носишь красивое белье, — сказал Винсом.

— Спасибо. Она не приходила?

— Остерегайся девушек в черном белье.

— Руни, не сейчас. Ей где-то прищемило задницу, и она убежала. Не мог бы ты посмотреть, нет ли записки?

— Поехали со мной в Ленокс, штат Массачусетс.

Терпеливый вздох.

— Нет записки. Ничего нет.

— Может, все же посмотришь? Я в подземке.

Поехали в Ленокс, когда (запел Руни),

Август в Нуэва-Йорк-Сьюдад.

Многим хорошим людям сказала ты нет.

Не унижай меня мрачным: "Пока, привет…"

Хор (beguine tempo):

Поедем туда, где ветры прохладны, а улицы — тропки в лесах.

Пускай пуританские духи маршируют в наших лживых мозгах,

Ведь у меня пока еще встает при звуках "Бостон Попов".

Черт с ней, с богемой, жизнь — это сон, вдали от бандитов и копов.

Ленокс роскошен, ты врубаешься, Рэйчел?

Отъесться, чтоб ж. стали шире, чем плечи,

Нам с тобой не случалось еще:

В край Олдена, Уолдена, к индейкам и крысам,

Я сделаюсь там слащавым и лысым,

Мы с тобой рядом — к плечу плечо.

Такую жизнь не назвать плохой.

Хей, Рэйчел, (щелчки пальцами на первый и третий счет) ты едешь со мной…

Она повесила трубку, не дослушав. Винсом сидел у телефона с комбинацией в руках. Просто сидел.

II

Эстер и впрямь прищемили задницу. По крайней мере, задницу эмоциональную. В тот день Рэйчел застала ее плачущей внизу в прачечной.

— Что случилось? — спросила Рэйчел. Эстер завопила еще громче.

— Ну, девочка, — сказала она ласково, — расскажи обо всем Рэч.

— Отстань! — И они принялись гоняться друг за дружкой вокруг стиральных машин и центрифуг, среди раскачивающихся простыней, ветхих половиков и лифчиков в сушилке.

— Постой, я просто хочу тебе помочь. — Эстер запуталась в простыне. Рэйчел стояла в темноте прачечной и кричала на нее. Внезапно в соседней комнате взбесилась стиральная машина, и на них обрушился бивший из дверей каскад мыльной воды. Грязно выругавшись, Рэйчел скинула шлепанцы и, подоткнув юбку, пошла за шваброй.

Не прошло и пяти минут, как в дверь просунулась голова Свина Бодайна.

— Ты делаешь не так. Слушай, где ты училась работать тряпкой?

— Ага, — сказала она, — тряпки захотел? Вот тебе! — Размахивая тряпкой, она побежала на него. Свин отступил.

— Что случилось с Эстер? Я столкнулся с ней на лестнице. — Рэйчел тоже хотелось бы это знать. К тому времени, когда она, протерев пол, взбежала по пожарной лестнице и через окно влезла в квартиру, Эстер, разумеется, уже ушла.

К Слэбу, — решила Рэйчел. Слэб взял трубку на первом же гудке.

— Я позвоню, если она появится.

— Но Слэб…

— Что? — спросил Слэб.

Что? А, ладно. Она повесила трубку.

Свин сидел на подоконнике. Она машинально включила ему радио. Литтл Вилли Джон пел «Лихорадку».

— Что приключилось с Эстер? — спросила она, просто чтобы не молчать.

— Я же сам у тебя спрашивал, — сказал Свин. — Могу поспорить, она залетела.

— Несомненно можешь. — У Рэйчел разболелась голова, и она отправилась в ванную помедитировать.

Лихорадка никого не обошла стороной.

Свин, злорадный Свин на этот раз оказался прав. Эстер появилась у Слэба с традиционным видом залетевшей работницы, белошвейки или продавщицы растрепанные волосы, опухшее лицо, потяжелевшие на вид груди и живот.

Для заводки Слэба ей хватило пяти минут. Он размахивал руками и откидывал волосы со лба, стоя перед "Датским творожником № 56", кривобоким во всю стену экземпляром, рядом с которым он смотрелся карликом.

— Что ты мне рассказываешь? Шунмэйкер не даст тебе и дайма. Я знаю. Хочешь поспорим? Ставлю на то, что у ребенка будет огромный горбатый нос.

Она тут же умолкла. Добряк Слэб был сторонником шоковой терапии.

— Слушай, — он схватил карандаш. — Сейчас никто не поедет на Кубу. Жарче, чем в Нуэва-Йорке, не сезон. Но у Баттисты, несмотря на все его фашистские замашки, есть одно достоинство — он не запрещает аборты. Значит, у тебя будет дипломированный врач, знающий свое дело, а не дилетант с дрожащими руками. Это чисто, безопасно, легально и, главное, дешево.

— Это убийство.

— Ты стала католичкой? Почему-то во времена декаданса это всегда входит в моду.

— Ты же меня знаешь, — прошептала она