V.

— Армяно-ирландский еврей Фергюс Миксолидян берет деньги у фонда, названного в честь человека, потратившего миллионы, дабы доказать, что миром правят тринадцать раввинов. Фергюс не видит в этом ничего дурного.

— Эстер Гарвиц платит за переделку тела, в котором родилась, и по уши влюбляется в искалечившего ее человека. Эстер тоже не видит в этом ничего дурного.

— Теледраматург Рауль может написать сценарий настолько уклончивый, что не вякнет ни один спонсор, и все-таки объяснить зрителям, что с ними происходит. Но при этом довольствуется вестернами и детективами.

— Художник Слэб во всем отдает себе отчет, у него замечательная техника и, если хотите, — «душа». Но он увлечен датскими творожниками.

— У фолк-певца Мелвина нет таланта. Однако именно он рассуждает о социальной политике чаще, чем вся Команда вместе взятая. И ничего не доводит до конца.

— Мафия Винсом достаточно умна, чтобы создать свой мир, но слишком глупа, чтобы не жить в нем. Обнаружив, что реальный мир не совпадает с ее фантазиями, она тратит все виды энергии — сексуальную, эмоциональную, чтобы приладить их друг к другу, но всякий раз безуспешно.

— И так далее. Любой, кто продолжает жить в столь больной субкультуре не имеет права называть себя здоровым. Остается лишь один здравый выход, которым я и собираюсь воспользоваться, это — окно, и сейчас я из него выпрыгну.

С этими словами Винсом поправил галстук и приготовился к дефенестрации.

— Послушай, — сказал Свин Бодайн, внимавший ему из кухни, — разве ты не знаешь, что жизнь — самое ценное, что у тебя есть?

— Это я уже слышал, — сказал Винсом и выпрыгнул. Он забыл о пожарной лестнице в трех футах внизу. К тому времени, когда Винсом встал и занес ногу, Свин уже был за окном. Он вцепился в ремень Винсома как раз, когда тот падал во второй раз.

— Вот, посмотри теперь, — сказал Свин. Писавший во дворе пьяница взглянул вверх и заорал, призывая всех посмотреть на самоубийство. Зажегся свет, открылись окна, и вскоре у Свина и Винсома появилась аудитория. Винсом висел, сложившись наподобие складного ножа, умиротворенно глядел на пьяницу и обзывал его обидными словами.

— Может, отпустишь? — сказал Винсом через некоторое время. — Руки-то, небось, устали.

Свин признался, что устали.

— Хочу ли я, могу ли я, давно ли я, говно ли я, — сказал Свин.

Винсом рассмеялся, и Свин могучим рывком перевалил его через низкие перила пожарной лестницы.

— Нечестно, — сказал Винсом, отнявший у Свина все силы. И рванул вниз по лестнице. Пыхтя, словно кофеварка с неисправными клапанами, Свин бросился в погоню. Он поймал Винсома двумя этажами ниже — тот стоял на перилах и зажимал рукой нос. На этот раз он перекинул Винсома через плечо и решительно направился вверх по пожарной лестнице. Винсом сполз с его плеча и сбежал на этаж вниз.

— Ладно, — сказал он, — четыре этажа тоже сойдет.

Рок-н-рольщик-энтузиаст на противоположной стороне двора врубил приемник на полную мощность. Исполнявший "Доунт би крул" Элвис Пресли обеспечивал музыкальное сопровождение. Свин услыхал сирены подъезжавших к дому полицейских машин.

Так они и гонялись друг за другом вверх-вниз по пожарной лестнице. Через некоторое время у обоих закружились головы, и они стали хихикать. Их подбадривали зрители. Так редко в Нью-Йорке случается что-нибудь эдакое! Полицейские с сетями, фонариками и лестницами вбежали в щель между домами.

В конце концов Свин загнал Винсома на нижнюю площадку на высоте в полуэтажа над землей. К тому времени полицейские растянули сеть.

— По-прежнему хочешь прыгать? — спросил Свин.

— Да, — ответил Винсом.

— Валяй, — сказал Свин.

Винсом прыгнул ласточкой, стараясь приземлиться на голову. Но, разумеется, попал в сеть. Он разок подпрыгнул и, обмякнув, замер. Полицейские надели на него смирительную рубаху и повезли в Белльвью.

Внезапно осознав, что находится в самоволке уже восемь месяцев, и что полицейских можно считать "гражданским береговым патрулем", Свин повернулся и, покинув добропорядочных граждан, которым предстояло гасить свет и возвращаться к своему Элвису Пресли, проворно побежал по лестнице к окну Рэйчел. Забравшись в квартиру, он подумал, что можно надеть старое платье Эстер, повязать голову платком и говорить фальцетом, на случай, если полицейские решат подняться для выяснения подробностей. Они так глупы, что им в жизни не догадаться.

V

В Айдлуайлде жирная трехлетка, которой нетерпелось поскакать по гудронированной площадке к стоящему на посадке самолету Майами-Гавана-Сан-Хуан, пресыщенно смотрела из-под полуприкрытых век через усыпанное перхотью черное плечо отцовского костюма на клаку провожавших ее родственников. "Кукарачита, — кричали те, — adios, adios".

Перед вылетами аэропорт на короткое время наполнялся народом. Выйдя из радиоузла, где она попросила сделать объявление для Эстер, Рэйчел наугад петляла в толпе в поисках потерявшейся подруги. В конце концов она встала рядом с Профейном у ограждения.

— Мы — просто ангелы-хранители.