В

В начале мая Айгенвэлью представил Стенсила Кровавому Чиклицу, президенту "Йойодины Инк." — компании, которая имела фабрики, в беспорядке разбросанные по всей стране, и правительственные контракты на объемы, превышающие возможности. В конце сороковых «Йойодина» жила себе тихо-мирно под названием "Игрушки Чиклица" и состояла из крошечной кустарной мастерской на окраине Натли, штат Нью-Джерси. В те годы у абсолютно всех американских детей развилась психопатическая наклонность к приобретению гироскопов — той их простой разновидности, которая приводится в движение шнуром, навитым на вращающийся вал, — типа волчка. Усмотрев в этом деле хороший рыночный потенциал, Чиклиц решил расширить производство. Он начал преуспевать в захвате рынка игрушечных гироскопов, когда вдруг пришедшая на экскурсию группа школьников указала ему на то, что эти игрушки работают по принципу гирокомпаса. "По принципу чего?" — переспросил Чиклиц. Они объяснили ему, что такое гирокомпас, а так же поведали о свободных гироскопах и датчиках. У Чиклица в голове всплыли смутные воспоминания об одном торговом журнале, где было написано, что эти штуковины любит покупать правительство. Их использовали на кораблях и самолетах (а в последнее время и на ракетах). "Ну что ж, — рассудил Чиклиц, — почему бы и нет?" В те времена малый бизнес имел более чем богатые возможности. И Чиклиц начал делать гироприборы для правительства. Не успел он опомниться, как производство пополнилось телеметрическими инструментами, частями испытательных комплексов и оборудованием для средств ближней связи. Он продолжал расширяться, покупать другие компании или сливаться с ними. С тех пор прошло уже десять лет, и за это время Чиклиц выстроил целое королевство из взаимосвязанных подразделений, ответственных за системное управление, самолетные корпуса, силовые установки, командные системы и оборудование для наземной поддержки. Дина, — рассказал Чиклицу один из новичков-инженеров, — это единица силы. В качестве символа скромных начинаний чиклицевой империи, который в то же время наводит на мысль о силе, инициативе, инженерном мастерстве и крепком индивидуализме, Чиклиц окрестил свою компанию «Йойодина».

Стенсил посетил один из заводов на Лонг-Айленде. Среди военных приборов, — размыслил он, — вполне можно найти след, ведущий к заговору. Стенсил оказался прав. Его повели в зону конторок, чертежных досок и папок с синьками. Там, полузатерявшись в лабиринте картотек, Стенсил обратил внимание на лысеющего, похожего на свинью джентльмена в костюме европейского покроя, который потягивал кофе из бумажного стаканчика — предмета, ставшего чуть ли не частью униформы современного инженера. Джентльмена звали Курт Мондауген; да, совершенно верно, он работал в Пюнемюнде, где участвовал в разработке Vergeltungswaffe Eins и Zwei. О волшебный инициал! Вскоре наступил вечер, и Стенсил договорился о возобновлении беседы.

Через неделю или около того в одной из уединенных боковых комнат "Ржавой ложки" Мондауген за отвратительным подобием мюнхенского пива рассказывал о том, как в юности жил в Юго-Западной Африке.

Стенсил внимал. Сам рассказ и ответы на последовавшие вопросы заняли не более тридцати минут. Но в пересказе Стенсила — в следующую среду у Айгенвэлью — эта история претерпела значительные изменения, стала «стенсилизованной», как он это называл.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ История Мондаугена

I

В 1922 году майским утром (в Вармбадском округе это почти зима) выпускник Мюнхенского технического университета Курт Мондауген подъехал к белой заставе неподалеку от деревни Калькфонтейн-Саут. Скорее чувственно полный, чем толстый, светловолосый, с длинными ресницами и застенчивой улыбкой, восхищавшей женщин в возрасте, Мондауген, ожидая восход, сидел в видавшей виды капской повозке, лениво ковырял в носу и разглядывал понток, или травяную хижину, Виллема ван Вяйка — отдаленный форпост виндхукской администрации. Пока лошадь, покрываясь росой, дремала, Мондауген ерзал на сидении и пытался сдержать гнев, замешательство и нетерпение, а за горизонтом, на другом конце Калахари — сущего олицетворения смерти — над ним насмехалось неторопливое солнце.

Уроженец Лейпцига Мондауген воплощал по крайней мере две предосудительные склонности жителей своего края. Во-первых (что не так уж важно), он имел саксонскую привычку без разбора присоединять уменьшительные суффиксы к существительным — как одушевленным, так и неодушевленным. Во-вторых (и это важно), он разделял со своим земляком Карлом Бедекером стойкое недоверие к югу, невзирая на всю относительность этого понятия. Представьте теперь, с какой иронией он относился к своему положению, и сколь жуткими были капризы судьбы, которые, как он считал, сперва привели его в мюнхенскую аспирантуру, а потом в конце концов (будто, подобно меланхолии, эта южная болезнь прогрессировала и не поддавалась лечению) вынудила бежать от мюнхенской депрессии в другое полушарие и попасть в зеркально отраженное время Юго-Западного протектората.