В Америке

Благодаря приезду в Англию, Марына поняла, насколько проще было (но так ли просто это было?) одержать победу в Америке: стране, населенной людьми, которые верят в силу воли.

На званом обеде, данном в ее честь леди Уолсингтон, Марыну посадили рядом с выдающимся американским романистом и театральным критиком Генри Джеймсом, недавно переселившимся в Лондон, и мистер Джеймс спросил, не желает ли она выпить с ним чаю в следующий вторник в «Кафе-Рояль». Там он попытался сказать ей обиняком, что она, будем надеяться, не сочтет его хищной натурой, если… он запнулся, погладил аккуратную шелковистую бородку; он запинался уже несколько раз, с тех пор как они уселись за столик с мраморном столешницей.

— Если что, дорогой мистер Джеймс?

— Если я признаюсь в том, что можно назвать лишь большой заинтересованностью, если не сказать очарованностью, которую я испытываю как романист и (позволю себе доверить вам одну из своих заветных надежд) будущий драматург, так вот, в том, что я очарован актрисой как современным типом. Я говорю об актрисе не как о человеке, способном на необычную выразительность, которая в определенной степени сопряжена со склонностью рисковать, необходимой, подобно таким ценным качествам, как выразительность и смелость, для ее искусства, но об актрисе, современной актрисе, как самом ярком воплощении женского успеха.

Мистер Джеймс говорил с многозначительными ударениями, иногда в начале, но обычно в конце своих часто бессвязных предложений.

— Я не думаю, что добилась полного успеха в Лондоне, — сказала Марына. — По крайней мере, такого, на который надеялась, но я глубоко признательна за вашу сочувственную статью.

— Не торопите англичан, дорогая мадам Заленска. Боюсь, что вы немного испорчены нашей американской прямолинейностью. Несмотря на нехватку простора на этих компактных островах, здесь гораздо больше пространства: говорится одно, а подразумевается другое, они осторожны и бывают недоверчивы, они не любят прилагать много усилий, их можно назвать скорее немного туповатыми, чем слишком умными, они (как бы это сказать?) воздерживаются. Но я предрекаю вам, что они исправятся.

Вне всякого сомнения, он хотел казаться любезным.

— Англия не так расплывчата и уютна, как Америка, — заявил он. Он сам был по-хорошему расплывчатым и уютным, этот полноватый, многословный и бесспорно блистательный человек. — Бессмысленно, — говорил он воодушевленно, — сосредоточивать все внимание на различиях между Англией и Америкой, — которые он призывал Марыну рассматривать как «одно большое англосаксонское целое»… «Мистер Джеймс бывал в последнее время в родном Нью-Йорке? Он когда-нибудь ступал на землю Калифорнии? Конечно, нет».

— …одно большое англосаксонское целое, которому суждено до такой степени слиться, что настаивать на их различиях представляется праздным и педантичным, — говорил Джеймс, — и это слияние наступит тем скорее, чем охотнее мы будем принимать его как должное и считать жизнь обеих стран непрерывной или более или менее обратимой.

«Обратимой, возможно, для американцев, — подумала Марына. — Или для таких американцев». Своим акцентом, запинками, ригидностью и зловеще-непроницаемой вежливостью мистер Джеймс походил на настоящего англичанина. Впрочем, он писатель, и…

— Две главы одной книги, — произнес нараспев Джеймс, словно прочитав ее мысли.

— Или два акта одной пьесы.

— Совершенно справедливо, — сказал Джеймс.

Да, но только не для актеров. Она могла стать американской, но только не английской актрисой.

Она узнала старую американскую «песню», сочетание сильной воли и беззаветной веры. Генри Джеймс был американцем до мозга костей. Он умудрился воспитать в себе огромную силу воли.

Английский актер всегда мог переехать в Америку: многие так и сделали. Отец Эдвина Бута, Юний Брут Бут, который в молодости играл и соперничал с Эдмундом Кином на лондонской сцене, бросил жену и ребенка ради цветочницы с Боу-стрит и убежал с ней в Америку, где обрел новую семью, десятерых детей и сделал карьеру великого американского артиста. Трудно представить себе, что американской актер мог бежать в Англию и добиться такого же выдающегося успеха. Американцы, которых шумно приветствовали лондонские критики (как, например, Шарлотту Кушмен из предыдущего поколения с ее Порцией, Беатриче, леди Макбет и Ромео, которого она играла в паре со своей сестрой Джульеттой), не собирались оставаться в Англии.

Марына и Богдан возвратились в Америку после короткой поездки в Краков в конце августа. Неудача становится неудачей, только если ее признать таковой. Английская публика была очень радушной, сказала она суетливой, потной и крикливой толпе журналистов, поджидавшей у причала «Белой звезды». Да, кивнула она, был соблазн остаться в Лондоне. («Нет, нет! Прошу вас, джентльмены! Повторяю вам, я не говорила, что оставляю американскую сцену».) Но ей очень приятно (это было правдой) снова вернуться в Америку.