В атмосфере любви

Ангус вновь тупо уставился на телеэкран. Наверное, во всей Новой Англии нет человека более несчастного, чем он. Или более испуганного…

К тому времени, когда Гвин вернулась от Филипсов, уже стемнело. Она расседлала и вытерла Вербу, задала корм обеим лошадям и пошла в гостиницу. В окнах Алека света не было. Наверное, он еще в школе. На мгновение — только на мгновение — у нее появилось искушение проверить самой, насколько плохо идут у него дела со спектаклем.

Лави только подтолкнула Гвин еще ближе к краю той пропасти, у которой она стояла. Нет, не стояла, а висела, цепляясь за него пальцами. И не знала, что лучше — прыгнуть вниз или попытаться вскарабкаться наверх.

Гвин готова была признать, что идея помочь со спектаклем не лишена привлекательности. Она была бы рада ступить на сцену, пусть только для того, чтобы руководить толпой подростков с ломающимися голосами. К тому же получила бы возможность быть рядом с Алеком… Глупости, они и так достаточно много времени проводят вместе. Правда, не наедине, но все же они не избегают друг друга.

Вот именно.

Она засунула руки в карманы своей стеганой куртки-безрукавки, губы скривились в горькой улыбке. Он отгородился от нее, разве не так? Испугавшись, как бы чего не вышло, перекрыл все каналы общения, кроме самых безопасных. А Гвин презирала безопасность. Это было скучно. Вело в тупик.

Но ведь рядом с Алеком она всегда чувствовала себя именно в безопасности. И, странным образом, ей это нравилось. Так, может быть, ей поэтому и не стоит проводить с Алеком больше времени, чем это необходимо?

О Боже, думала она, вдыхая морозный воздух, чего же я действительно хочу? Она остановилась у заднего крыльца и посмотрела на луну, окруженную искристым сиянием. Ответ был удивительно простым. Всего. Она хочет всего сразу.

Тихонько ругнувшись, Гвин сделала глубокий вдох и вошла в дом. Ее сразу окружило сладкое пряное тепло — яблочный пирог и запеченная ветчина, догадалась она. Но улыбка тут же испарилась с лица Гвин, когда она увидела кислое выражение лица Мэгги.

— Что случилось?

— Твой дед, — едким тоном сказала Мэгги, — Не знаю, за какие грехи я должна находиться под одной крышей с этим человеком.

Это не было новостью. Нечто подобное Гвин не раз слышала от бабушки.

— Он занимался на тренажере после обеда? — Мэгги в ответ лишь выразительно закатила глаза. — У него что-нибудь болит?

— Болит только моя голова, — сердито ответила экономка.

Она положила в сотейник слой нарезанной ломтиками картошки, полила его растопленным маслом, затем бросила на Гвин многозначительный взгляд. Та поняла намек.

— Мне… пойти к нему?

— Я всегда знала, что ты умная девочка, — с довольным вздохом сказала экономка.

Теперь уже Гвин закатила глаза.

Она нашла Поппи в гостиной. Он сидел в своем кресле и смотрел новости. Тренажер, который они взяли напрокат, стоял без пользы поодаль от него.

Гвин осторожно присела на подлокотник соседнего кресла.

— Ну как, готов соревноваться с Майклом Джонсоном?

Дед скосил на нее глаза.

— Кто это такой?

— Олимпийский чемпион. Кажется, девяносто шестого года. Неважно. — Она дотянулась рукой до тренажера. — Шикарная машинка.

Дед хмыкнул.

— Ну, Поппи, — Гвин скрестила руки на груди, — не заставляй меня упрашивать, ты же знаешь, что я этого не умею. Когда ты собираешься встать и начать заниматься на тренажере?

— Мне не нравится эта дурацкая штука! — взорвался дед. — Она для стариков. Для калек. Ты что, считаешь меня калекой? Или стариком? Здесь, — он постучал себя по лбу, — мне только двадцать пять.

Сейчас ты ведешь себя как трехлетний ребенок, подумала Гвин. Испуганный трехлетний ребенок. А маленькие дети, тем более испуганные, нуждаются в твердой руке. Во всяком случае, так всегда говорил ей сам Поппи.

— Отлично. К сожалению, твои ноги об этом не знают. Они считают, что тебе восемьдесят один. Врач сказал, что тебе в течение нескольких недель надо пользоваться тренажером, пока мышцы снова не окрепнут. И ты должен делать упражнения — прекрати ворчать, Поппи! — каждый день. Хватит бездельничать.

Поппи насупился. Его густые белые брови напоминали те, что приклеивают к самодельной маске для школьного карнавала.

— Какой в этом смысл? — еле слышно пробормотал он себе под нос. — Всю жизнь я отлично обходился без упражнений. Почему я сейчас должен начинать? Что ты так не меня смотришь?

— Я пытаюсь отыскать на твоем лбу штамп: «Самый упрямый осел в мире», — сказала она. — Пойми, Поппи, этот тренажер нисколько не ущемляет твое достоинство. Он нужен только для того, чтобы помочь тебе начать нормально ходить. Либо ты будешь делать упражнения и пользоваться тренажером, либо останешься навсегда прикованным к этому креслу. Так что решай сам.

— Ну что ты все время указываешь мне, что делать?

— Если ты проявишь хоть каплю здравого смысла, я перестану.

— А если хоть каплю здравого смысла проявишь ты, то бросишь свою идею насчет возвращения в Нью-Йорк.

Гвин думала, что эта тема ушла в прошлое. Слова старика прозвучали как удар ниже пояса.

— Ладно, Поппи, тогда мы квиты.