В атмосфере любви

Гвин хотела лишь удовлетворить свое любопытство и действительно думала, что все это может быть временным. Она ведь хозяйка своего сердца — значит, сумеет ограничиться постелью, коротким романом, не затрагивающим душу.

Наверное, она сошла с ума. Разве можно было рассчитывать, что интимные отношения с единственным мужчиной, которого она когда-либо любила, который был для нее воплощением идеала, не затронут ее сердце и душу?

Она получила щедрый дар, а теперь не знает, что с ним делать.

— С тобой все в порядке? — спросил Алек, касаясь губами ее волос.

— В каком смысле? — спросила она с негромким смехом. — Ты хочешь узнать, могу ли я пошевелиться или не беспокоит меня что-нибудь?

Он провел кончиками пальцев по ее щеке, подбородку, шее. Поразительно, но это прикосновение оказалось таким возбуждающим. Неужели она еще способна возбуждаться?

— И то, и другое.

— Тогда… нет и нет.

Безумная мысль пришла ей в голову, заставив ее хихикнуть.

— Чему ты смеешься? — спросил он, лениво поглаживая ее бедро.

Приподнявшись, Гвин прижалась губами к маленькому шраму у него на груди, прямо под ключицей. Алек обнял ее крепче, и она вдруг поняла, как это естественно — вот так прижиматься к нему, голой кожей к голой коже. До нее внезапно дошло, что она не испытывает ни малейшего неудобства или смущения. Рядом с ним ей было хорошо и уютно, как в любимом старом свитере…

Любопытство на лице Алека вернуло Гвин к действительности. Перебирая рыжеватые волоски на его груди, она сказала:

— Если то, что здесь только что произошло, имеет хоть какое-то отношение к серьезному чтению, то мне хотелось бы почитать про это что-нибудь у классиков.

Он провел пальцем между ее грудями.

— Я составлю тебе список.

— Составь.

С улыбкой он прижал ее ближе.

— Есть еще Малер.

— Малер? — переспросила Гвин, приподнимаясь на локте.

Алек провел пальцем линию вдоль ее плеча, руки, заставив ее затрепетать.

— Знаешь, при определенных обстоятельствах классическая музыка может быть очень чувственной.

— Да? Я этого не знала.

Он запечатлел долгий поцелуй на ее ладони.

— Продемонстрирую тебе это при первой же возможности.

Гвин молча опустила голову ему на грудь. Восемь лет она мечтала об этом и убеждала себя в том, что этого никогда не случится. Но это случилось. И что теперь?..

— Ужин, — сказал Алек.

— Что?

Он посмотрел на свои часы.

— Уже почти половина восьмого. А я ничего не ел с часу дня. Я проголодался.

— Ну вот, — с нарочито обиженным видом сказала она, — значит, меня тебе недостаточно.

Хмыкнув, он коснулся ее губ легким, как дыхание, поцелуем.

— Боюсь, что мне придется спуститься на кухню. Если только ты не припрятала где-нибудь здесь бифштекс. — Алек сел и начал одеваться. — Надо подкрепить свои силы перед следующим разом.

Гвин несколько секунд лежала неподвижно. И смотрела на него.

— Перед следующим разом? То есть ты собираешься заняться этим снова?

Алек резко повернулся к ней.

— А у тебя другие планы на вечер?

Ее ладонь скользнула по его все еще голому плечу. Я и забыла, сколько веснушек у него на коже, подумала она. Глаза Алека ждали ответа. Гвин покачала головой, — мол, какие могут быть другие планы, — и он порывисто обнял ее.

— Никаких сожалений, помнишь?

— Ты шутишь? Сожалеть о том, что случилось? Кстати, а как насчет тебя? Не раскаиваешься?

Но Алек уже отвернулся.

— Одевайся, — распорядился он, бросив ей ночную сорочку. — Не люблю есть в одиночестве.

Застегивая бесчисленные пуговицы ночной сорочки и наблюдая, как Алек заканчивает одеваться, Гвин спрашивала себя, действительно ли он не услышал ее вопроса или намеренно не стал отвечать.

Это не его дело, и все же он хотел бы знать… Нет, это действительно не его дело.

После импровизированного ужина из бутербродов с ветчиной и подогретого овощного супа Гвин нашла шоколадное печенье, припрятанное Мэгги. Теперь тарелка с печеньем стояла между ними посреди стола. Гвин налила Алеку стакан молока и спросила, что беспокоит его.

Он как раз поднес печенье ко рту, но, услышав ее вопрос, отложил его, не надкусив.

— Почему ты решила, будто меня что-то беспокоит?

— Алек, я знаю тебя двадцать лет. — Она тоже взяла себе печенье и откинулась на спинку стула. — Твой рот всегда тебя выдает. Уголки опускаются.

— Вовсе нет. — Он поднес руку ко рту и потер уголки.

— Меня не обманешь.

За окном продолжал тихо падать снег. Небо за озером розовело. Снегопад обеспечил им полное уединение, защищая их хрупкие отношения. Никто не давал им советов, никто не проявлял любопытства, никто не выражал своего неодобрения.

Им была дарована восхитительная свобода. Пугающая свобода.

Вообще-то, нет ничего удивительного в том, что они сидят здесь на кухне, разговаривают, и запах шоколада смешивается с запахом их все еще разгоряченных тел. Их дружба всегда была неординарной. И их новые отношения тоже не могут быть обычными.