В Августовских лесах

- Подожди, Оленька, милая моя девочка! Скоро мы дойдем, дойдем, неся на руках ставшее вдруг таким тяжелым тело девочки, говорила Шура.

Она сама задыхалась от жары и усталости. Пройдя несколько шагов, Александра Григорьевна почувствовала, как у нее потемнело в глазах, часто и неровно застучало сердце, и она в изнеможении повалилась на землю.

Когда открыла глаза, то, совсем как в бреду, охваченная радостью, увидела перед собой родную зеленую фуражку. Из-под козырька на нее смотрели усталые знакомые глаза. Она не сразу вспомнила, чьи это глаза, но уже знала, что это другие глаза, совсем не те, которые ей страстно хотелось увидеть.

- Александра Григорьевна! Это я, Чубаров, повар, - проговорил пограничник хриплым голосом. - Вот с поручением в комендатуру пошел... и вот... Начальник заставы меня послал с документами... А меня, вишь, подстрелили... - продолжал Чубаров. - Размозжили коленку... Полз, полз и ползти уж сил не хватает... - Словно в доказательство того, что у него действительно не хватает сил и разбита коленка, повар показал рукой на обмотанную окровавленной штаниной ногу. - А дочку нашего политрука тоже ранили. - Чубаров отвернулся в сторону и с дрожью в голосе продолжал: Дочку нашего политрука... Она-то совсем маленькая. Вишь, спит и ничего не знает... Попить у меня все просила... А чем попоить? Нечем. Про папу с мамой спрашивала.

- Как там наши?.. - склонясь к Чубарову, одними губами прошептала Шура.

- Ничего, наши бьются... Вот сейчас что-то притихли, наверное, опять отбили атаку. Я уже больше часа ползу. Сам весь горю и ногу, как огнем, жжет. Надо ведь, угодил куда - прямо в коленную чашку. Ну хоть бы в руку иль в плечо, иль еще куда-нибудь, чтобы двигаться можно было, а то как раздавленный... Как же я теперь приказ-то выполнять буду?

Чубаров взял обеими руками ногу, хотел приподнять, но желто-зеленое лицо его исказилось от боли, и, чтобы заглушить боль, он продолжал говорить, как он кормил завтраком людей, как полз, как его ранили.

- Как же, Александра Григорьевна, мне быть с документами? - задумчиво спросил повар. - Приказ я должен выполнить.

- Подождем. Наши отобьются, и кто-нибудь сюда придет. Ведь бывали же нападения. Ночью стреляли, а днем все заканчивалось, - успокаивающе ответила Шура.

- Э-э, нет, Александра Григорьевна! По всей границе началось, от моря и до моря. Начальник заставы такое сообщение получил. Война везде началась. Приказано биться так, чтобы не отдать ни одного кусочка земли. Ежели я был бы сейчас на заставе... Нога там или еще какое ранение, пристроился бы в окопе и стрелял бы, как и все наши, до последнего патрона! А теперь вот тут... - Чубаров покачал головой и, чтобы не заплакать, заскрипел зубами, и, повернув к ней лицо, приглушенным отрывистым голосом продолжал: - Вы знаете, как сержант Бражников этих гадов уничтожает? Сотню, наверное, из снайперской винтовки уложил на линии границы, а потом из пулемета. Лейтенант Усов дал задание подползти и закидать гранатами минометную батарею фашистов. Пошли они с Лысенкой, а потом мы наблюдали, какой там был грохот. Все на воздух подняли. Лысенку ранили, и Бражников его на плечах принес. Только фельдшер перевязал Лысенку, он тут же взял винтовку и стрелять начал из окопа. Вот как дерутся наши!

- Вы видели Шарипова? - спросила Александра Григорьевна.

С появлением Чубарова она немного успокоилась. Теперь около нее был хоть и раненый, но свой человек.

- Шарипова я видел в самую последнюю минуту... Вернулся, гляжу, на том месте, где стрелял Лысенко, одна винтовка лежит, а Лысенки нету...

Александра Григорьевна все поняла и не могла заставить себя расспрашивать дальше.

Однако Чубаров говорил с жесткой простотой:

- Не видно Лысенки и Фаргошина тоже... А политруку нашему сначала плечо осколком разбило...

- Ранило? - Шура наклонила к нему лицо и вцепилась руками в его плечо. - Ранило?.. Ну, говори же, говори!

- Ранило его прежде, а потом... второй раз... - ответил Чубаров и осторожно снял со своего плеча тяжелые руки Шуры.

- Сейчас почему так тихо, Чубаров? Почему там не стреляют? - касаясь концами пальцев его мокрой горячей щеки, спрашивала Александра Григорьевна. - Может, там уже никого нет?

- Отбили, вот и тихо. Нет, наши оттуда уже не уйдут! Это я наверняка знаю.

Оля вздрогнула и открыла глаза. Потирая кулачком переносицу, снова зажмурилась и уронила голову на узел, вяло попросила:

- Мама! Мамочка! Дай мне водички попить...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ