В Августовских лесах

Зиновий Владимирович встал, снял очки, положил их на карту и прошел до противоположного окна. Остановился, посмотрел на лесные сумерки, погрозил пальцем маячившему перед окном часовому. Тот улыбнулся и, поправив каску, скрылся за стеной. Генерал повернулся к столу. На некрасивом, но вдохновенном лице его тенью лежала мечтательная улыбка.

— Костя! Помнить, на заставе осталась дочка политрука Шарипова?… Ты тоже, Сергей Иванович, должен ее знать.

— Конечно, знаю. Я же тогда провожал вас вместе с ее матерью. Как это случилось, толком не узнал. Клавдия Федоровна ничего не успела рассказать…

— А я вот знаю! Шура, жена Усова, в момент обстрела решила узлы какие-то связать, осталась с ней и девочка, ну, ее там и ранило. Так и осталась. Вот Костя видел ее после. Жила в польской семье. Вы там обязательно поинтересуйтесь судьбой этой девочки. А у тебя где семья, Сергей Иванович?

— У меня, кроме отца, никого нет, — смущенно ответил Викторов.

— Сколько же тебе стукнуло, душа моя? — спросил Рубцов и, заглядывая в глаза Сергею Ивановичу, остановился напротив.

— Тридцать пять, Зиновий Владимирович!

— И не женился? Ну, это, брат, непростительно! Болезнь, говоришь? К черту твою болезнь! Это тебе доктора ее придумали! Болезнь… Поди, любила какая-нибудь? Да и как не полюбить такого! А ты посыпал голову пеплом: нельзя-де жениться, умру скоро… Знаю я вас таких самоотверженных, свои поступки за геройство считаете, а чувства других для вас нуль!

— Признаюсь честно, Зиновий Владимирович, так оно и было. Заболел, демобилизовался, лечиться поехал. Врачи действительно наговорили таких страстей, куда там женитьба!

— Это, милый, я и тогда знал — рассказывала мне одна женщина. Где она сейчас?

— Агроном. В колхозе работает. Переписываемся…

— Переписываемся… Поехал бы да женился… Не понимаешь, душа моя, как приятно получить письмо от жены, а сынишка пальчик к письму приложит… Эх ты, дядя Сережа! — ворчал генерал.

Он медленными шагами стал ходить по комнате и большими глотками пить остывший крепкий чай. Поставив пустой стакан на стол и порывшись в кармане, Зиновий Владимирович достал маленькую записную книжечку и, листая ее, сказал:

— Возьми у меня адрес Клавдии Федоровны Шариповой. Как только узнаешь там все о девочке, при первой же возможности сообщи матери, понял?

Тепло распрощавшись с офицерами и пожелав им удачи, Зиновий Владимирович подошел к окну. Летний день уже давно сменился ночью.

На западе гулко ударили пушки. Генерал узнал их по голосу и улыбнулся. Повернувшись, он подошел к столу и снова развернул перед собой большую топографическую карту.

Война продолжалась…

ЭПИЛОГ

В один из августовских дней сорок четвертого года маленький Костя поскандалил с бабушкой Франчишкой, назвал ее "драной козой", как она сама часто говорила о себе, и потом, выискивая предлог, чтобы помириться, поднимался на цыпочки и робко заглядывал в окошко. Один раз тихонько окликнул, но ему никто не отозвался. Встав на лежащий возле стены кирпич, он приплюснул нос к стеклу:

— Бабуся, а можно мне до тебя зайти?

Ему пошел уже четвертый год, он понимал, что обидел бабку, и не знал, как ее расположить к себе.

— Нельзя ко мне заходить, — раздался из окна голос Франчишки Игнатьевны. — Раз ты бранишься, так уходи домой. А как только приедет папа твой, я ж ему все про тебя расскажу, какой ты есть озорной мальчишка!

— А когда приедет папа? — спросил Костя.

Каждый день ему говорили, что скоро должен приехать папа, но он все не ехал, и мальчик теперь в каждом военном пытался узнать своего отца.

Вдруг за воротами послышался шум мотора, потом гудок автомобиля. Костя оглянулся. Тут уж, когда машина подъезжала к самому дому, Косте было не до мирных переговоров с бабушкой. Подтянув штанишки, он шариком выкатился на улицу и очутился прямо против дверцы остановившейся у ворот машины. Костя широко открыл рот и часто заморгал глазенками. Вышла на улицу и Франчишка Игнатьевна.

Из машины сначала вылез один военный, высокий и плечистый, с большим пистолетом, затем второй, пониже ростом, в зеленой пограничной фуражке. Костя уже много видел военных за последние дни, не раз они катали его на своих машинах, и он теперь сторожил каждый звук мотора.

— Ты чей, мальчик? — присев на корточки и тревожно всматриваясь темными, блестящими от радости глазами, спросил военный с погонами артиллериста.

— Мамин и бабушкин, да еще немножко тетин да дедушкин, — охотно ответил мальчик.

— А как твоя фамилия, мальчик, и как тебя зовут?

— Да я ж Костяшка Кудеяров! — с особым ударением на букву "р", смело ответил мальчик.

— Сын! — закричал артиллерист и подхватил ребенка на руки.

Стоявшую поодаль Франчишку Игнатьевну как ветром сдуло. Лейтенант-пограничник только заметил, как мелькнули ее башмаки на деревянной подошве и она скрылась в саду.

— Ты знаешь своего папу? Знаешь? — ничего не видя, кроме этого черноглазого мальчика, выкрикивал большой Костя.

— Знаю папу. Вот он, мой папа! — растерянно тыча пальчиком в лоб обласкавшего его офицера, с довольной улыбкой проговорил мальчик и робко прислонился к его горячей щеке.