В барханах песочных часов. Экстремальный роман

События развивались стремительно. Федора ни о чем не расспрашивали. Видно, от него действительно еще пахло тюрягой. Он подписал какую-то филькину грамоту. В договоре значилось, что он должен отработать год на хозяина какого-то поселка. Оплата - десять долларов в день. Его накормили, напоили, и вместе с другими десятью бомжами, в сопровождении кавказца отправили плацкартом в Душанбе. Всю дорогу кавказец угощал их вином и анашой. Разговоры велись только вокруг анаши: какая хорошая, какая плохая, как ее собирают, сколько стоит баш и каков ритуал курения. Когда, например, косяк идет по кругу, то все должны делать не более трех затяжек, а последний, затягиваясь “пяточкой”, как правило говорит фразу: “не последнему фраеру…” В общем, от всей этой тягомотины Туркина подташнивало не меньше, чем от дыма анаши в тамбуре. Напротив них сидели три толстые украинки, они безостановочно жевали жареных кур, крутые яйца, сало, помидоры, и азартно говорили о кулинарных изысках. На фоне разговоров об анаше их болтовня о борщах и галушках казалась Федору райской песней. Он заметил, что кое-кто из бомжей тоже с умилением посматривает на хохлушек.

- Замечательные женщины живут в бывшем Советском Союзе, - сказал один из них. - Меня зовут Саша, - отрекомендовался он.

- А я Федор, - ответил Туркин. - А что тебя, Саша, заставило в бомжи податься, с виду ты мужик интеллигентный, - поинтересовался он.

Саша рассмеялся.

- Да какой я бомж, - горько сказал он. - Я писатель. Жена ушла, ребенок умер, а жена прекрасная женщина, но зарабатывать я могу только пером, а литература никому сейчас не нужна, семья моя не вынесла голода. Все эти литфонды денег нам не дают, жулье, там такая же мафия, как и в правительстве страны. Литературные стипендии тоже себе присуждают и тем, кто с ними повязан, также и литературные премии. Хотел устроиться преподавать в Литинститут - тоже проблема, там своих хоть отбавляй. А тут есть шанс быстро заработать, десять долларов в день - это тебе не хухры-мухры, это деньги, да еще питание бесплатное. Через год богатеньким буду, жену верну, за квартиру расплачусь.

- Знаете что, парни, - сказал бомж в серой замусоленной робе, - не нравится мне все это, братцы. По-моему, не хрена мы не заработаем, чует мое сердце.

Туркин задумался. На душе было неуютно, как в ту ночь в далеком детстве, когда он проснулся от ощущения ужаса и увидел в окне, с которого ветром сорвало занавеску, треугольную белую морду вроде как из тумана сотканную с двумя страшными светящимися глазами. Морда глядела на него жутким взглядом, и тут в его мозгу возник приказ: через десять лет он должен подчиниться чему-то неведомому, он должен пойти с ними… Федор дико заорал: “Нет, нет, нет…” Потом ему один знакомый, философ-китаист, объяснил значение этого видения: то был хороший знак. За его душу вступились высшие астральные миры. А два страшных глаза - это была его негативная карма, от которой он должен был освободиться сам. Для этого должен быть использован такой прием: ночью перед сном надо произнести мысленно: “Во имя отца” - и при этом обвести себя воображаемым шнуром, который завязать узлом справа, потом сказать: “во имя сына”, и опять окружить себя шнуром и завязать на узел слева, затем сказав: “во имя святого духа”, проделать то же самое с узлом внизу, под ногами. Сняв негативную карму, он должен был по прошествии какого-то времени увидеть ту же физиономию с одним треугольным глазом, и это - самый хороший знак…

Предчувствуя смертельную опасность, Туркин сейчас мысленно проделал тот же трюк с воображаемыми шнурами, как бы ограждая себя от страшного исхода. Но в душе его страха не было, он давно уже забыл это чувство. Он испытывал лишь небольшой дискомфорт и настраивался на самые решительные действия. Он ощущал себя неуязвимым. Может, в этом было некое мальчишество…

До Душанбе они не доехали. Ночью кавказец их разбудил, и они сошли на каком-то полустанке. Далее их погрузили в прицеп трактора “Беларусь” и повезли в темноте по неровной местности, минуя какие-то холмы и спускаясь в низину. Ехали часа полтора. Туркин как ни старался, не мог сообразить, в каком направлении и куда они едут, похоже было, что несколько раз завернули или специально петляли. Ехали довольно быстро. Темнота и мелкий дождик сделали обзор невозможным. Туркин смог разглядеть только очертания лесополосы вдоль дороги, что-то вроде “зеленки”.

Пункт назначения был похож на хутор. Большой дом хозяина. Несколько подсобных строений, загоны для скота и лошадей, и все это за высоченным забором из полурассыпавшихся бетонных плит, Бог весть как сюда попавших. Рабочих поселили в бараке, оборудованном прямо-таки по лагерному образцу с двухярусными солдатскими койками. Кавказец, который их привез, весело шутил насчет решеток на окнах:

- Это чтоб вас нэ похытыли, нэ обыдэли. Уборная там. - Он указал на двери в противоположном конце помещения. Они вели во дворик, напоминающий тюремный для прогулок заключенных, с зарешеченным верхом. Посреди дворика находился сортир с выгребной ямой.