В благородном семействе

Ну а Тафтхант — легко себе представить, как возросла симпатия этого джентльмена к Брэндону, после того как тот позволил себе такое грубое с ним обращение! Брэндон продолжал пить и болтать, хотя и не сплошь в том сентиментальном стиле, в какой он ударился, говоря о своих любовных делах и обидах. Так же безумно развеселясь, как был перед тем безумно печален, он рассказал товарищам о своей ссоре с Фитчем, так комично копируя манеру художника и так забавно описав всю его фигуру, что оба слушателя покатывались со смеху. Синкбарз побожился, что утром охотно посмотрит потеху, и если художнику нужен секундант, то он готов взять эту роль на себя — или же уступит ее Тафтханту.

У лорда Синкбарза был, между прочим, очень ловкий слуга, веселый плут, в прошлом всего лишь младший служитель в колледже Крайст-Черч, где виконт оценил его по достоинству и возвел в высокий ранг своего камердинера. Основной обязанностью камердинера было чистить прекрасные полусапожки своего барина, которыми мы так любовались, и укладывать милорда в постель, когда он захмелеет. Камердинер слышал от слова до слова все, что говорилось между молодыми людьми (у него была привычка — и милорд ее поощрял — самому время от времени вмешиваться в разговор); и попозже вечером, ужиная с мсье Доннерветтером и мадемуазель Огюстиной, он от слова и до слова пересказал всю беседу, как она велась выше этажом, причем передразнивал Брэндона так же искусно, как тот передразнивал Фитча.

И вот, потешив всю компанию изображением любовных терзаний Брэндона, мистер Том сообщил своим сотрапезникам, что у джентльмена имеется соперник, с которым ему предстоит завтра утром драться на дуэли, живописец с огромной бородой; и когда он назвал его фамилию — Фитч, — мадемуазель Огюстина, к его удивлению, завизжала от смеха и воскликнула «Фийш, Фийш! C'est notre homme: это он, сэр! Саладин, вы помните мистера Фийш?

— Мисса Фис, мисса Фис, — важно отозвался Саладин. — Осен хоросо знай масса Фис! Худозник, больсой борода, даль Саладин кусок резин; миссис лубит мисса Фис!

Это — увы — была правда: наша толстая дама была пресловутой миссис Каррикфергус, и она проделала весь долгий путь из Рима в погоне за обожаемым своим художником.

Глава IX, которая грозила смертью, но разрешилась множеством браков

Так как утро вело за собою день, который должен был стать знаменательным в жизни всех героев и героинь нашей повести, будет вполне уместно рассказать и о том, как они накануне провели ночь. Брэндон, подобно англичанам перед битвой при Гастингсе [66], пропировал и пропьянствовал допоздна; лорд Синкбарз ровно в двенадцать — в свой обычный час после своей обычной меры выпитого — был унесен и уложен в постель слугой, которого держал нарочно для этой цели. Мистер Тафтхавт принял это как намек и пожелал Брэндону спокойной ночи, одновременно пообещав, что они с Синкбарзом не преминут явиться к нему утром в связи с дуэлью.

Надо ли нам признаваться, что теперь, когда возбужденье улеглось, а голова трещала от боли, мистера Брэндона ничуть не радовала мысль о завтрашнем поединке?

«Если я, — размышлял он, — пристрелю этого сумасброда, весь свет завопит: «Убийца!» Если же он пристрелит меня, весь свет станет надо мной смеяться! А все же, черт бы его побрал, он, кажется, так жаждет крови, что встречи не избежать. Во всяком случае, — подумал он затем, — неплохо бы оставить письмо Каролине». Итак, придя домой, он сел и написал весьма прочувствованное письмо, в котором говорилось, что он выходит драться за нее, и если он умрет, его последнее дыхание будет отдано ей. Написав это все, он бросился в постель и во всю ночь не сомкнул глаз.

Если Брэндон провел свою ночь, как англичане, то Фитч свою провел, как норманны: в посту, умерщвлении плоти и раздумий. Бедняга тоже сочинил письмо к Каролине — очень длинное и сильное, со стихотворными вставками и содержавшее в себе те самые слова, которые мы слышали, когда он их выкрикивал в окно. Потом он подумал о том, не составить ли завещание; но он рассудил — и куда как горька была эта мысль для молодого человека, — что никому-то на свете нет до него дела — кроме, правда, вспомнил он, немного поразмыслив, этой бедной миссис Каррикфергус, там, в Риме, «которая меня действительно любила и одна на свете покупала мои картины». Итак, он отказал ей все свои рисунки, навел порядок в скромном своем имуществе, убедился, что у него как раз хватает денег для уплаты прачке; и, сложив с себя таким образом земные заботы, мистер Фитч тоже бросился в постель и тут же заснул крепким сном. Брэндон всю ночь слышал его храп и не находил ни капли облегчения в том, что противник принимает все это дело так беспечно.