В бобровом краю

Медвежонок замер, присев на тропе на задние лапы, и смотрел на мать, которая непонятно почему лежала на земле и билась между стволами елей, взрывая землю, обдирая кору деревьев когтями.

Вскоре она захрипела — трос окончательно пересек дыхание — и багровый язык высунулся из пасти. Еще несколько судорожных движений, и зверь замер навсегда.

Медвежонок осторожно подошел к матери, ткнулся ей в шерсть носом и захныкал. Ему казалось, что мать уснула, и хотелось, чтобы она сейчас же встала.

Но медведица лежала молча, и медвежонок вдруг тоже стих. Он отодвинулся от матери, присел на задние лапы и тут, кажется, понял, что остался на всем свете один!

Половодье

Только что поднялось солнце. Я плыву на легкой лодке, взмахивая двухлопастным веслом. Против слабого течения лодка идет быстро.

Во все стороны, куда ни кинь взгляд, — одна мутно-желтая весенняя вода светится бликами сквозь голые ветки осин, дубов и вязов. А вот ивы не совсем голые, они цветут и от порывов ветра роняют в воду желтые сережки с пыльцой.

Березы — в дымке, начали раскрываться почки. Сламываю кончик ветки, и тотчас с нее начинают капать «слезы» — березовый сок. Березы здесь плачут обильно, их корни, как и у всех остальных деревьев, сейчас находятся под водой.

Из воды торчит вершина молодой ивы. Ее тонкие веточки дрожат от напряжения, словно кто-то снизу дергает за каждую из них. Гнутся ивовые веточки, но не ломаются.

Одна ветка, потолще, блестит ярким белым срезом. Кажется, что кто-то наискось обрубил ее топором. Срез совсем свежий. Это очень странно. Я знаю, что в течение недели здесь не проплывал ни один человек…

Вода зеркально отражает вытянутые кроны деревьев. Два одинаковых неба, ярких от солнца.

Я ищу сушу и поворачиваю в сторону, в первый попавшийся просвет между стволами, но не скоро попадается мне сухой и узкий островок.

Выхожу на берег. Треск сучка под ногой, и где-то совсем рядом, за густой сетью шиповника и черемухи, слышится ответный треск. Словно кто-то убегает. Да это и в самом деле так. Вскоре раздается, теперь уже дальше, шлепанье по воде, и я понимаю — лось.

Продираюсь сквозь заросли и нахожу следы убежавшего зверя: объеденные ветки и отпечатки копыт.

Ложусь на землю. Нет, не на голую, а на слой дубового и липового листа, и смотрю, как из желто-коричневой прели лезут вверх узкие лезвия зелени. От внезапного звука — как пушечный выстрел — вздрагиваю и плыву узнать, где упало дерево.

Это высокая посохшая ель. Отстояв свое время, она полетела в воду, заодно переломив молодую осину, и теперь лежит, перегородив протоку. Вода журчит между ветками, словно жалуясь, что не может сдвинуть дерево, вершиной и корнями упершееся в берега.

Плыву дальше. Белые срезы на ветках ивы попадаются мне все чаще и чаще. Наконец я догадываюсь,, что сделаны они ничем иным, как зубами.

Вдали на островке, вдоль которого я плыву, что-то ярко белеет. Я тороплюсь: что это? Оказывается, стоит толстая осина, а на стволе, невысоко от земли, кора срезана кольцом. Ствол, словно перетянутая талия. На древесине следы зубов, как от узкой стамески. Ну, конечно, здесь работали мохнатые дровосеки-бобры!

Окидываю взглядом берег, воду и вижу с десяток пней с конусной подрубкой. В разных положениях лежат стволы сваленных осин.

Но где же сами бобры? Норы их здесь, в берегах озера. Сейчас они затоплены вешней водой и покинуты хозяевами.

Я плыву по затопленному лесу: из протоки в протоку. Лодка часто царапает днищем по чему-то твердому, но все-таки идет вперед.

Вдалеке между ветками что-то мелькнуло. Я подношу к глазам бинокль и вижу, как от меня, не взлетая, тихонько уплывает селезень со своей уточкой…

Солнце поднялось высоко. Стало жарко. По воде скользит тень, а над нею бабочка — лимонные крылья. Издалека слышится размеренное карканье одинокой вороны.

Где-то здесь, на островке, должно быть то, что я ищу. И я плыву совсем рядом с деревьями. Вскоре замечаю, что у корней высокой толстой ели кто-то навалил кучу хвороста. Не она ли? Вылезаю на берег и крадусь.

Да, это она, весенняя бобровая хатка! Вблизи это совсем не беспорядочная куча хвороста. Хатка скорее напоминает конус, сложенный из обрубков веток. Я вглядываюсь — нет ли где просветов? Нет, не увидишь бобровую комнатку — она в земле, под корнями дерева.

Долго стою и слушаю: не донесется ли из хатки какой-нибудь звук? Нет, не слышно ни шороха. Я перевожу взгляд на воду и снова жду, не колыхнется ли где поверхность, потревоженная плывущим бобром.

Я устаю стоять и присаживаюсь на землю так, чтобы видеть берег, где, по моим расчетам, находится подводный вход в хатку.

Солнце опустилось и сквозь сетку веток греет слабо. Я все сижу и жду. Пестренький зяблик сел недалеко от меня на сухую хворостинку и заливается, поет от радости: он совсем недавно вернулся в свой родной лес!

Мое терпение истощается. Может быть, мне не ждать бобра, а выманить его? Пусть вынырнет и поплавает передо мной!

А разве есть такое средство — выманивать бобров? Может, есть, а может, и нет. Но я все-таки проведу один опыт…