В бой идут одни штрафники

— Окапывайтесь рядом, — сказал бойцам Воронцов. Он положил на бруствер скрученную жгутом плащ-палатку, приладил винтовку.

Винтовку Воронцову привез кашевар Ривкин. А патронов насобирал Быличкин, когда двигались сюда, к полю. Там и тут валялись убитые. Левее к всполью подошли гвардейцы, а правее рота Сивкова и батальоны. Фронт в полосе прорыва тут же оказался закрытым наглухо. Лес начал быстро заполняться войсками второго эшелона. Прятаться стало негде, и немцы, попавшие в кольцо, начали сдаваться.

Но ничего этого не знали те, кто лежал по краю поля, ожидая команды открыть огонь, чтобы отсечь пехоту, двигавшуюся за танками. За спинами взревели танковые моторы, десятки машин двумя параллельными потоками начали выдвижение. Вышли в поле, выстроились косым таранным клином и ринулись вперед. Тяжелые КВ и средние Т-34 внезапным маневром атаковали левый фланг.

Противник тут же отреагировал на неожиданную угрозу. Часть его танков, в основном тяжелые, повернули и пошли лоб в лоб. Но артиллеристы, уцелевшие на опушке леса, тут же воспользовались тем, что открылись их борта, и повели сосредоточенный огонь. Несколько машин сразу остановились и задымили. Открылись их верхние люки, на землю черными горошинами посыпались танкисты. Быстро отбегали от горящих машин, падали, исчезали в высокой траве и снова появлялись. Другие танки, поврежденные болванками, крутились на месте, разматывая в пыли перебитые гусеницы. Их азартно добивали ПТО.

Воронцов ловил в оптический прицел очередную фигуру, выступающую из клубов дыма и пыли, и плавно нажимал на спуск. Вскоре стрельба стала редеть. Впереди все заволокло сплошной непроницаемой пеленой. Бойцы принялись перезаряжать винтовки и автоматы, выкладывать под руку гранаты, ввинчивать взрыватели. Готовились к ближнему бою. Потому что всем вдруг стало понятно, немцы идут напролом и остановить их можно только упорной обороной занятой позиции или контратакой.

Напряжение не спадало. Солдат на войне привыкает ко многому. В том числе и к тому, что шаги приближающейся смерти можно услышать между мгновением ощущения, что она приближается именно к твоему окопу, и ее прихода, существует промежуток, в который вмещается целая жизнь. Можно успеть дотянуть «сорок», протянутый товарищем из соседней ячейки. Можно перепрятать из нагрудного кармана в голенище сапога прощальное письмо, написанное жене или матери еще перед боем. В сапоге оно целее. Вот пойдут после боя трофейщики или похоронная команда, потянут с убитого сапог, а там письмо, и адрес есть. Тут и черствая душа дрогнет. И долетит последняя весточка до родного порога. Можно выбросить из-под себя несколько горстей земли или поправить лопаткой, нарастить еще на пару сантиметров бруствер. Кто знает, возможно, именно на него налетит и споткнется смерть, отрикошетит в сторону. На войне у солдата каждая минута — жизнь.

Воронцов перевернулся на спину, посмотрел в небо и прокричал:

— Примкнуть штыки! Приготовить гранаты! Пулеметчикам — зарядить новые ленты! Всем — проверить оружие!

Только бронебойщики и ПТО продолжали вести огонь. Трассы уходили в поле и терялись в дымно-палевой завесе, поднявшейся, казалось, к самому солнцу.

Там, в небе, снова появились косяки самолетов. Теперь и с той, и с другой стороны одновременно. Над вспольем мелькали то остроносые «сигары» «илов», то обрубленные крылья «лаптежников». И те и другие бросали бомбы, сбрасывали с пусковых реактивные снаряды, стреляли из пушек и пулеметов. Кого они там бомбили? Какие цели? Что можно было увидеть, когда сами они исчезали порой в поднимавшемся все выше и выше сплошном непроницаемом облаке. А выше огненным живым клубком вились истребители, разбрызгивая веера трасс. Иногда из той драки вываливалась усталая машина и, теряя стремительность, неуклюже, через разбитое крыло, кувыркалась вниз. Самолет падал в поле, занятое танками и людьми, но это уже не увеличивало ни огня, ни горя. Когда гудящая топка раскалена докрасна, еще одно полено не изменит ничего.