В боях за Молдавию. Книга 2

Тяжко вспоминать тетушке Евдокии пережитое, каждое слово отзывается болью:

— Люди добрые помогли. У кого шарф был, кто тряпку с головы снял. Кое-как укутали сынишку. Слышу голос Ивана Васильевича Кристи: «Дай подержу его, Евдокия, а ты отдохни».

Сколько длился печальный рассказ? Может быть, час, а может, дольше. Тетушка Евдокия не замечала никого. Разбудив в душе тяжелые воспоминания, она уже не могла остановить их. Картины одна ужаснее другой возникали перед слушателями. Дети слушали в каком-то оцепенении, боясь пошевельнуться. В таком оцепенении слушают страшные сказки: кажется, оглянись только, и сразу увидишь наяву отвратительное чудовище.

То, что случилось после той ночи, было еще ужаснее. Утром каратели согнали на сельскую площадь жителей Ульмы и устроили скорый суд над пятнадцатью узниками. Всех их приговорили к расстрелу. В приговоре указывалось, что осужденных отправляют в Румынию, где они смогут обжаловать решение суда. Родственникам разрешили передать чистое белье и продукты на дорогу. В тот же день скорбная процессия смертников под усиленным конвоем двинулась из села. Только путь обреченных людей оказался гораздо короче объявленного в приговоре. Недалеко от Ульмы в овраге вечером раздалось пятнадцать выстрелов.

Евдокию Георгиевну с младенцем вновь заперли в одной из классных комнат. Каратели решили еще раз попытаться заставить ее принять предложение о предательстве, но, получив отказ, возобновили побои и оскорбления. Потом ее отпустили домой и установили за домом слежку, надеясь поймать в ловушку мужа-партизана. Три дня измученная побоями женщина побыла дома, на четвертый ее вернули в школу-тюрьму. Теперь она находилась при солдатской кухне — чистила картошку, мыла посуду. Уходить со школьного двора запрещалось.

Однажды на рассвете донесся какой-то шум, похожий на раскаты далекого грома. Евдокия Георгиевна глянула в окно — небо сияло удивительной чистотой, предвещая ясный погожий день. Женщина инстинктивно перекрестилась. Вышла на крыльцо, прислушалась: гремело непрерывно, и шум приближался. Казалось, что-то огромное и тяжелое катится вниз по ступеням бесконечно длинной лестницы. «Нет, не гром это», — со страхом подумала она и еще раз трижды осенила себя крестным знамением.

Ее заметил стоявший у ворот часовой. Подошел к ней и, озираясь, шепотом сказал:

— Слышишь? Это они идут к нам… Советские…

Сердце замерло от неожиданной радости. Как же она сама не догадалась: то пушки, ведь, грохочут. Красная Армия приближается к Ульме. Радость свою скрыла от часового. А тот тревожным шепотом уговаривал. С трудом поняла: ей надо немедленно уходить, иначе при отступлении каратели ее повесят.

Солдат, оказавшийся бельчанином, после побега Евдокии Георгиевны покинул свой пост и исчез.

Два дня женщина с ребенком пряталась в заброшенном овражном колодце на краю села. Из колодца ее вытащили советские воины. Отправили в госпиталь, но спасти больного простуженного ребенка не удалось.

Закончив рассказ, колхозная доярка вернулась за стол, накрытый кумачовой скатертью. Выступали учителя, дети читали стихи, пели песни, а она сидела молча и краешком ситцевого платка вытирала невольные слезы.

…Ничего нет радостнее в Ульме детских голосов, и только медный звонок на школьном дворе может совладать с их буйным весенним разливом. Каждое утро, работая на ферме, тетушка Евдокия слышит и детские голоса, и школьные звонки. Трудно за работой бывает колхозной доярке разобраться, что творится у нее на душе: и радостно за детвору, за все ее сегодняшнее безоблачное счастье, и до слез больно, что ее сын Еужен так и не побегал ни разу в шумной ватаге ребят, ни разу не пошел в школу. При мысли о школе на глаза навертываются слезы. И так всегда, как только услышит расшумевшуюся детвору и эхо донесет далекий звонок.

А ведь годы минули какие… пять, десять, пятнадцать… Сколько весен отцвело в ульманских садах!

Построили в Ульме новую школу: большую, в три этажа, светлую. Тетушка Евдокия любуется красивым зданием. Никогда еще в Ульме не строили ничего похожего. Вот и окна застеклили во всех трех этажах. По утрам в окнах горит золотое зарево восхода.

— А как же со старой школой? — спросила тетушка Евдокия учителя. — Теперь ее и разрушить можно. Так и сделают, наверное, к чему она?

Но учитель с ней не согласился.

— Старую школу надо бы сохранить, — сказал он. — Сохраняем же мы книги. Пусть и тем, что придут после нас, старые стены расскажут, как дорого заплачено и за наше и за их счастье.

Литературная запись В. Тымчишина

ЯССКО-КИШИНЕВСКАЯ

Б. Монастырский, подполковник запаса ОТ ЯМПОЛЯ ДО СКУЛЯН