В боях за Молдавию. Книга 2

Нынешний дом лесника и двор стоят не на том месте, где был прежний, а несколько в стороне. Мы прошли по едва приметной, давно нехоженой тропинке к бывшей усадьбе Маника. Развалины поросли высоким бурьяном — разоренное и неожившее гнездовье… В двух-трех десятках шагов от него — могильный холм, обнесенный узловатыми жердями. Здесь похоронены все шестеро: Павел Константинович и Елизавета Николаевна с четырьмя внуками — Дориной, Николаем, Семеном и Федором. Их обугленные, изрешеченные фашистскими пулями тела похоронил сам лесник. Александр Иванович узнал о случившемся в тот же день — он увидел белый столб дыма над лесом и скорее сердцем, чем разумом, понял, что горит его дом…

От могилы Илья Григорьевич повел нас в лес, и мы снова с удивленным восхищением внимали бронзовому молчанию партизанского урочища. Шли мы к бывшему становищу тем самым путем, по которому пробирались в дни войны бойцы отряда Александрова и ходил к ним лесник.

— Командир отряда Виктор Александров и Александр Иванович Маник — два дорогих мне человека, — сказал Брынзей. — Первый по сути спас мне жизнь, другой стал мне свекром, он отец моей жены Натальи.

Но рассказ о том, как это произошло, мы услыхали, уже сидя на поваленном дубе у входа в партизанскую землянку… Нет, мы не оговорились: перед нами действительно была настоящая землянка. Годы, конечно, не сберегли ее в прежнем виде: посбивались ступеньки, поразмыло дождями насыпь сверху, но сами накаты из толстых бревен лежат нерушимо, — кажется, поработай часок-другой лопатой и, пожалуйста, живи в ней снова со всем партизанским комфортом…

Илье Григорьевичу Брынзею хорошо памятна эта землянка, — в нее когда-то привел Александров и сказал:

— Располагайся, как у себя дома…

А судьба у Ильи Григорьевича в годы войны сложилась нелегкая. В сорок четвертом насильно мобилизовали в румынскую армию. Отправили на фронт под Аккерман. Сбежал. Вернулся в родные места, а зайти в свой дом нельзя: дознаются жандармы — расстрел. Много дней скрывался то в пшенице, то в соломенных скирдах, пока однажды не попал к партизанам. Допрашивал Александров. Рассказал ему все начистоту и даже то, что Наталья Маник, дочь лесника, его невеста. Имя лесника послужило как бы паролем. Так в отряде Александрова прибавился еще один боец. Случилось это уже после того, как опустел домик лесника и Александр Маник с семьей переехал в Болчаны.

Пробыл в отряде Брынзей недолго. Однажды ночью вместе с двумя партизанами (все трое были дежурными) он отправился за водой к колодцу на лесной кордон. Водой в отряде запасались по ночам, и всегда водоносы благополучно возвращались на становище. Но на этот раз…

— Не успел я зацепить ведро за крючок и бросить его в колодец, — рассказывал Илья Григорьевич, — как вдруг из-за куста меня окликнули: «Брынзей, это ты?» Тут же набросились жандармы и схватили нас троих. С жандармами в засаде сидел Баркарь…

Двух русских парней, схваченных у колодца, жандармы повесили на следующий день, а Брынзея в кандалах отправили в Яссы судить военным судом. Только дни гитлеровцев и их сподручных уже были сочтены. Советские танки мчались по дорогам Румынии… Илья Брынзей вернулся домой и здесь от лесника Александра Маника узнал всю партизанскую историю урочища Бабеняса.

Стены старой школы. В Ульме ничего нет радостнее детских звенящих голосов. Едва утреннее солнце выкатится из-за леса, а на улице уже хлопают калитки, и ребячьи крики и смех несутся над селом. Все громче, все веселей голоса, — будят эхо, заставляют его метаться из конца в конец. Даже солнце светлеет от этого, и Ульма, кажется, хорошеет, словно праздник накатился на нее.

Бегут ребятишки в школу, собираются в стайки и стайками летят к одноэтажному домику под старыми тополями. На школьном дворе стоит такой гам, что и проворное эхо не может управиться с ним и только какую-то часть детского гама успевает разнести по селу.

У одного заливистого школьного звонка есть силы совладать с этим буйным разливом голосов. Прозвенел — и детский гам беспрекословно подчиняется ему. Все тише шум, точно обмелела река, убыла большая вода, и лишь тоненькие ручейки неугомонным журчанием напоминают о недавнем вешнем разливе…

Школьный двор опустел, прокатился шумящий вал по широкому коридору, растекся по классам. Еще минута, и полноправной хозяйкой по коридору зашагает тишина, будет прислушиваться к шороху страниц и сдержанным голосам за классными дверьми.

Дети учатся.

На партах лежат раскрытые учебники. Как много надо познать! Откуда пошло родное слово, как обращаться с цифрами, почему меняются времена года, где находятся разные страны… Всей мудрости, накопленной людьми, не перечесть. Мудрость хранится в книгах. Рядом — учитель. Он научит читать книги, понимать их мудрость.

Идет урок. Шуршат страницы.

Но всё ли на свете знают книги? Всё ли они помнят, что было на земле?