В больнице для умалишенных

- Mon oncle! vous m'excuserez si je ne m'occupe plus de vous! Parole d'honneur, je suis en affaires! {Дядюшка! извините, я больше не могу развлекать вас! Честное слово, у меня дела!} Я должен сегодня во что бы то ни стало покончить с внутренним займом! - обратился он ко мне, - деньги до зарезу нужны, а пензенские корнеты и не думают высылать! Aussi, je conclue un emprunt a la maniere austriaque: {Поэтому я заключаю заем по-австрийски.} живо, и с надеждой не заплатить! Mais vous allez voir cela vous-meme, si rien ne vous presse de me quitter! {Но вы сами увидите это, если не спешите меня покинуть!} Эй, жид! полезай!

На этот возглас вошел прекраснейший и честнейший еврей, по фамилии Гольденшвейн, который, как я после узнал, тоже содержался в больнице умалишенных и был помешан на возрождении еврейской нации. Возрождение это, по мнению его, могло осуществиться лишь тогда: 1) когда евреи прекратят печатание объявлений о распродаже настоящих голландских и билефельдских полотен; 2) когда они перестанут взимать так называемые "жидовские" проценты, и 3) когда, захватив в свои руки все банкирские операции, сняв на аренду все кабаки, овладев всеми железнодорожными предприятиями и окончательно опутав мужика, они докажут изумленному миру, что может совершить скромная нация, которая находит небезвыгодным считать себя угнетенною {Здесь я должен оговориться. В одном из органов еврейской журналистики достопочтенный т. Хволос напечатал письмо к г. Некрасову, в котором: 1) убеждает его оградить угнетенную еврейскую нацию от неприличных выходок автора "Дневника провинциала в Петербурге", и 2) высказывает догадку, что автор этих выходок, судя по "развязности приемов и тона", есть не кто иной, как Щедрин. Упрек этот несказанно огорчил меня. Я так высоко ценил литературную деятельность г. Хволоса, что даже был убежден, что ни одно объявление о распродаже полотен не принадлежит перу его. И вот этот-то высокочтимый деятель обвиняет меня в "развязности", то есть в таком качестве, к которому я сам всегда относился неодобрительно! Оказывается, однако ж, что г. Хволос, бросая в меня своим обвинением, сам поступает с развязностью поистине прискорбною. Оказывается, что он, читая "Дневник", не понял самого главного: что я веду "Дневник" от третьего лица, которого мнения суть выражение мнений толпы, а отнюдь не моих личных. Быть может, г. Хволос думает, что я и у поручика Хватова ночевал, и в международном статистическом конгрессе (в гостинице Шухардина) участвовал, и был судим в Отель дю-Нор по обвинению в политическом преступлении? Если это так, то мне остается только уверить его, что ничего подобного со мною не случилось и что все описываемое в "Дневнике" относится исключительно к тому вымышленному лицу, от имени которого он ведется. Затем, я могу дать г. Хволосу еще следующий полезный совет: прежде нежели обвинять другого в развязности, нужно самому быть как можно менее развязным и ни в каком случае не выступать с обвинениями, не выяснив себе наперед их предмета. Н. Щедрин.}.

При входе ростовщика Ваня подмигнул мне одним глазом, как бы говоря: vous allez voir si je suis expeditif! {сейчас увидите, ловок ли я!}

- Ну, Брошка (уменьшительное от Иерухима)! вексельная бумага при тебе?

Гольденшвейн только воздел руками в ответ, как бы безмолвно протестуя против самого предположения об отсутствии в его кармане вексельной бумаги.

- Пятьдесят?

- О вей мир! сорок! Как мозно пятдесят! И бумазка пятдесят рублей нехоросая, фальсивая бумазка!

- Вот, mon oncle, судите сами! можно ли поступать с ними иначе, как a la maniere austriaque! {по-австрийски!} Я ему в пятьдесят тысяч вексель пишу, а он из пятидесяти рублей десять отжилить хочет!

- Ваня! но это безумство! дать вексель в пятьдесят тысяч и получить за него сорок рублей! Mais vous compromettez ainsi la fortune, qu'en qualite du dernier des Potzeloueif, vous devez transmettre a vos enfants! {Но вы компрометируете таким образом состояние, которое в качестве последнего Поцелуева должны передать своим детям!} Остановись, душа моя!

- Не беспокойтесь, mon oncle! Он знает que c'est ma maniere d'emprunter {это моя манера занимать деньги.}. Я ему уж полтора миллиона таким образом должен. Ну, черт с тобой, жид! Давай деньги!

- А деньги зе в конторе! Иван Карлыц зе их отобрал! Ваня позвонил; на зов явился сторож.

- Mon oncle! Это тот самый курьер, который ломал со мною походы в Мадрид! Прокофьев! помнишь, как мы с тобой из Гишпании улепетывали?

- Точно так, ваше превосходительство!

- А что, небось, брат, струсил, как из ружьев-то настоящим манером попаливать начали?

- Точно так, ваше превосходительство!