В большом чуждом мире

 С каждым днем все меньше индейцев приносило каучук в Кануко. Дон Ренато счел за благо уйти, уступив пост, а заодно и людей вместе с их долгами, Кустодио Ордоньесу. Тщетно Аугусто Маки просил отпустить его. Он был должен сто солей, и пришлось остаться. Он стал пленником вдвойне — у хозяина и у сельвы. Если убежать в чащу, заблудишься, а чтобы идти по реке, нужны и лодка и опыт, иначе не одолеешь порогов. Жизнь в Кануко текла медленно и тягостно. За бараками стеной стоял лес, впереди была река, па другом берегу — опять лес, а вверху — небо, затянутое плотными тучами или расплавленное жарким солнцем. Каждые полмесяца — месяц из Икитоса приходило суденышко, привозило продукты и почту, забирало каучук. Только оно и связывало промысел с внешним миром. Привозили и спиртное, и начальство напивалось, особенно Ордоньес. Тогда он принимался палить из револьвера и мучить пятнадцатилетнюю индианку Майби. Во время ливней река выходила из берегов, а потом отступала на середину русла, обнажая широкие пляжи, где откладывали яйца водяные черепахи. Если столетнее дерево падало, расщепленное молнией, на этом месте десять других радостно тянулись к солнцу. Сельва бессмертна благодаря плодородной почве, животворному теплу, обильным дождям и яркому солнцу. Глядя на нее, легко понять, что жизнь ее не в корнях и не в плодах, а в стихийных силах.

С каждым днем Аугусто все больше углублялся в сельву, хотя еще не один, с Кармоной. Понемногу он стал осваиваться, но ощущение таинственности, которое навевала на него сельва, не исчезало. Ему все мерещилось, что за теми пределами, до которых он доходил, где-то дальше, прячется тревожная тайна. Кармона говорил, что дело это обычное, и даже старые каучеро, да и сами обитатели сельвы не рады оказаться в глубине чащи одни. Они боятся не зверей и не лесных индейцев, но зова неизвестности.

В лесной глуши Аугусто научился распознавать птиц. Некоторые из них привлекали его своей необычностью. Это были уанкави, бесстрашно охотящийся на змей; зимородок, который питается рыбой (сев на склонившуюся над водой ветку, он роняет свои содержащие семена экскременты, а потом стремительно ныряет и хватает приближающуюся рыбу); тукан, который поддевает чашевидные листья так, чтобы вода из них вылилась в его толстый и безобразный клюв, а в дождь поднимает его к небу, потому что пить сам не умеет; и еще какие-то весело и нежно поющие птицы, стаями летающие вдоль берегов. Этих легче всего увидеть, а другие живут на крыше сельвы и лишь изредка проносятся перед глазами снопом огня, золота, изумрудов или комком снега. Зато часто слышится их радостный щебет.

А когда однажды вечером невдалеке от Кануко запела айаймама, кто-то рассказал одну из многих сложенных о ней легенд. Когда луна серебрит листву огромных деревьев и воды огромных рек, айаймама протяжно и скорбно поет в глубине тропического леса, словно жалуясь: «Ай, ай, мама!..» Никто эту птицу не видел, ее знают лишь по голосу. А все из-за колдовства Чульячаки. Дело было так.

Давно, очень давно на берегах притока Напо — реки, пробирающейся по сельве до самой Амазонки, жило племя секойя, а касиком в нем был Кораике. Как у всех индейцев, у него была хижина из пальмовых бревен, крытая листьями. Тут он жил со своей женой, которую звали Нара, и маленькой дочкой. Одно слово, что жил, потому что на самом деле Коранке почти никогда не сидел дома. Человек он был сильный, храбрый и всегда охотился в самой чаще. В то, что высмотрел его глаз, тут же впивалась стрела или врезалось деревянное копье, крепкое, как камень. Гибли лесные утки, тапиры, олени, и не один ягуар, попытавшийся внезапно напасть на него, валился на землю с расплющенным черепом. Враги его очень боялись.

Силен и храбр был Коранке, красива и ловка Нара. Глаза глубокие, как река, губы — точно спелые плоды, черные волосы лоснились, словно крыло паухиля, а кожа гладкая, как древесина кедра. Она умела ткать рубахи и покрывала из хлопковой нити, плести гамаки из волокна гибкой пальмы, лепить горшки и кувшины из глины, обрабатывать свой участок, где пышно росли маис, юкка и бананы.

Маленькая дочка набиралась отцовской силы и материнской красоты и была похожа на прекрасный цветок.

Но тут-то и вмешался Чульячаки. Это злой дух в обличим человека, но одна нога у него людская, а другая козлиная или оленья. Он злобен и хитер. Он не щадит индейцев, да и белых, которые приходят в сельву рубить красное дерево или кедр, или охотиться за ящерицами и анакондами ради их кожи, или добывать каучук. Чульячаки топит людей в болотах и реках, запутывает в непролазной чаще или нападает на них, обернувшись диким зверем. Беда перейти ему дорогу, но хуже, если дорогу перейдет он.

Однажды Чульячаки проходил мимо хижины касика, заметил Нару и полюбил ее. Злой Дух умеет принимать образ, какой ему вздумается, и он превращался то в птицу, то в насекомое, чтобы быть рядом с красавицей и смотреть на нее.