Мельба Кортес приехала в город несколько лет назад. Хрупкая и бледная, она кашляла в кружевной платочек, на котором появлялись небольшие красные пятна. Вначале жизнь ее протекала довольно незаметно, но она быстро окрепла на сухом и солнечном горном воздухе. Через некоторое время здоровье позволило ей появляться на праздниках. Она заметно похорошела, и ухажеров у нее стало хоть отбавляй. Поговаривали о ее нежной дружбе с судьей, но в этих слухах было мало достоверного, потому что на самом деле особенно близка она была с молодым Урбиной, сыном помещика из Тирпана; но и тут не было полной ясности, поскольку коммерсант Каседа тоже вроде был очень близок к ней, а в действительности, возможно, любила она сборщика налогов, некоего Рамиреса, потому что однажды протанцевала с ним целую ночь; хотя в последнем счете победителем оказался, наверное, жандармский лейтенант Кальдерон, которому она улыбалась как-то по-особому, если не вспоминать об удачах студента правоведения Рамоса, который тоже пользовался ее благосклонностью во время летних каникул; но разве не уверяли сестры Пименталь, ее ближайшие подруги, что всерьез она предпочитала нотариуса Мендеса? Словом, Мельба Кортес произвела в городке настоящее смятение. Разумеется, ее легкомыслие разгневало скромных и воспитанных сеньор и сеньорит, которые, заботясь о том, чтобы возмутительный, гибельный, безнравственный и немыслимый пример не привел к ужаснейшему и катастрофическому падению добрых нравов, бойкотировали ненавистную распутницу, причем подверглись той же судьбе и стали притчей во языцех и немногие оставшиеся у нее подруги; среди них оказались безрассудные, недостойные и наглые сестры Пименталь, которые «всегда были очень подозрительны». Чтобы отвержение было полнее и никто не смог бы спутать изгоняемую грешницу с благопристойными дамами, они стали называть ее «эта, из Косты», указывая тем самым, что она родом из краев, где нравы расшатаны вконец… О, грозные и суровые матери семейств! А ведь Мельба Кортес просто пыталась устроиться, потому что ее отдаленные родственники, очень бедные люди, присылали все меньше и меньше денег, и ей приходилось жить у своих считанных подруг, из милости пускавших ее в дом. Она кокетничала с каждым, оказывавшим ей внимание, в надежде, что хоть кто-нибудь отнесется к ней посерьезней, и в мыслях не имела, что может вдруг сделаться отверженной и прослыть позором общества. Одни из кавалеров отошли от нее, другие ее домогались, но дальше флирта в своих планах не заходили. Бедность и унижение росли с каждым днем. Она молча плакала от досады и обиды, но врач не разрешал ей уезжать из этих мест, горы стали для нее тюрьмою, и она решилась на последнее. Если ей не удается поймать местного богача, она приручит хотя бы человека с достатком. Здесь не хотят скандала? Ничего не поделаешь, выдержат. Тут ей и подвернулся Бисмарк Руис. Она познакомилась с ним на одном обеде, куда ее невинно пригласили сестры Пимепталь. Адвокат, несмотря на свое имя, не знал ни тактики, ни стратегии и пошел в наступление, не сохранив коммуникаций с тылами, так что пришел момент, когда он уже не мог отступать. Он открыто сошелся с «этой, из Косты», одевал ее, наряжал, купил ей дом, дни и ночи проводил здесь, хотя не порывал окончательно и с собственной семьей, задавал праздники подругам сестер Пименталь и другим барышням. Кавалеры, пренебрегая ворчаньем супруг, стекались сюда, чтобы как следует поразвлечься. Матроны пылали гневом. Они даже подали петицию об изгнании наглой чужачки из города, но вопль их не был услышан, потому что власти ко всему привыкли и не были нимало встревожены. Кроме того, они сами бывали на ее вечеринках.
— Это мои лучшие клиенты! — воскликнул адвокат. — Это общинники Руми, честные, трудолюбивые люди, которых хотят бесчестно ограбить.
В зале несколько пар танцевали медленный вальс. Два гитариста играли и громко, звучно пели:
Речь шла об авиаторе Хорхе Чавесе, который на хрупком аэроплане первым в истории пролетел над Альпами. Он упал и погиб, когда, совершив свой подвиг, готовился приземлиться в Домодосоле. Городские жители Перу, умевшие оценить подвиг, выразили свою печаль и восторг в немудреных стихах:
Пели два бронзовых креола, со сдержанной силой ударяя по струнам натруженными руками. Басовые' почти ревели, а верхние звенели так, словно вот-вот лопнут. Пары танцевали без вывертов, размеренно и просто. Это был перуанский вальс, почти что местный танец и но музыке и по ритму: