В большом чуждом мире

Он несется по извилистой тропе, мимо горы Пеапья. Пересекает высохший ручей, минует проход между скалами, оказывается возле холма Такуаль. Ветер треплет его пончо. Кругом слышатся голоса — индейцы перекликаются по пути. Узкие тропки совсем пожелтели в лунном свете.

Адриан едет по склону, усеянному камнями. Ему надо миновать и Большие камни — нагромождение черных скал, где совсем темно, ибо свет туда не проникает. Становится страшно; он вспоминает старые рассказы про то, как в узком темном проходе собираются бесы и призраки. Объезжать долго, другие уже в Норпе, наверное, и он, хлестнув Щеголя, несется по черному туннелю, куда порой проскальзывает слабый луч, где гулко отдастся топот копыт да слышится шум осыпающихся камешков. Вот и склон, тут светлее, но всадник все скачет, пока не вырастает перед ним отвесная круча Иньяна. Дорога огибает пропасть, сужается, идет вниз, и ехать тут надо медленно. Адриан не слезает с коня, и это представляется ему истинным подвигом. Впереди тупик. Добравшись до него, юноша понимает, что выбрал именно ту дорогу, которую Отеиса выбирать не велел. А, черт! Он поворачивает назад, пускает коня идти, куда он хочет, и тот легко находит верный путь. В горах рыдают ночные птицы. Скоро Норпа. Перед юношей возникает каменная стена, и в ней еще один проход. Там он видит следы копыт, которые разветвляются, исчезают, возникают снова, петляют, уходят вбок, — словом, меж кустов и деревьев целый лабиринт отпечатков. Но Щеголь знает дорогу, он — добрый конь. Вот зажурчал ручей, блеснула вода, стало чуть светлей, потом стемнело — это скрылась луна. А вот и заря осветила вершины дальних гор за рекою Окрос, в чужих землях. Когда вершины стали четкими, Адриан доехал до места. Вся группа была уже там, возле своих коней. Кое-кто отпустил узду, и кони мирно пасутся. Несколько лохматых псов трутся о ноги хозяев.

Адриан поздоровался, ему ответили, и никто не спросил, как это он не заблудился, и все ли время ехал верхом, и обогнул ли эти чертовы Большие камни. Но Адриан, как и подобает индейцу, сам ничего не сказал.

— Все тут? — спросил Антонио Уилька, главный в группе.

— Дамьяпа еще нет…

— Нагонит. Ну, поехали!

Вместе с Адрианом их шестнадцать всадников. Они сняли пончо, положили их на седла, и рубахи их белеют, словно утренние облака. Антонио быстро отдает приказания, кони выгибают шею, натягивая удила и рвутся с места.

— Ты, Роберто, поедешь по эту сторону Айяпаты. Увидишь Дамьяна — сразу позовешь, он тебе пособит.

— Ладно…

Роберто отпускает узду, и его гривастый конь несется вскачь. Он уже довольно далеко, и вдруг Артемио Чауки громко кричит:

— Эй, Роберто, вернись…

Роберто возвращается и резко осаживает коня.

— Не справишься ты… — говорит Артемио.

— Да справлюсь!

— Нет, у тебя ведь одна шпора, полконя вперед пойдет…

Все хохочут, первый — сам Роберто, и, подгоняемый его смехом, конь снова скачет к Айяпате, хотя дорога нелегка. Некоторые всадники даже надели поверх штанов еще одни, кожаные, чтобы кусты не искололи.

— Пошутили, и хватит, — ворчит, улыбаясь, Антонио. — Вы трое — по Шанго, вы — по Пуки о, вы — ниже, по склону, вы — вон там… Гнать будете к равнине…

Когда, прокатившись над вершинами, солнце позолотило землю Норпы, там уже собралось немалое стадо,

— Сюда… Сюда… Сюда! — кричали люди, и им вторили скалы.

Лошади здесь не пасутся, трава тут высыхает, а кактусы, колючки и палые листья едят одни коровы.

Люди сгоняли скот весь день. Коровы пытались спрятаться в лесистых ущельях, куда коню не войти, и всадникам приходилось спешиваться, стрелять из пращи или продираться вместе с псом через кустарник, чтобы выгнать какую-нибудь упрямицу. То и дело в воздух взлетали быстрые лассо и опутывали рога самых ленивых.

Вдруг на склоне Айяпаты появился медведь. Он был большой, черный; его преследовали собаки. Погонщики остановились посмотреть на охоту. Шесть лохматых псов окружили медведя, но он спокойно двигался вперед.

— Ах, ружья не взял! — посетовал кто-то. — Всегда оно так. Не возьмешь, добыча тут как тут…

Хуан Медрано вспомнил о своем старом ружье…

Медведь уходил. Собаки не решались схватить его. Одна подбежала поближе и получила смертельный удар по голове. Другие ярились все больше, прыгали, лаяли, но боялись укусить и отступали, воя от обиды. Медведь начал спускаться по острым, красным камням. Теперь можно было уйти с честью — тут уж сама природа мешает! И собаки побежали назад, а медведь исчез в кустарнике.

Люди снова принялись сгонять скот. К полудню солнце вовсю пекло спину; но коров в колючих зарослях прибавилось, и кое-кто из общинников отошел в тень скал. Оставалось еще раз прочесать напоследок влажные расщелины. Там росли чиримойо, на которых нетрудно было разыскать спелый плод и хоть немного утолить голод. Издалека доносились голоса других общинников, сгонявших ослов в ущелье. Эта работа была потяжелее.