В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война

Все эти демарши советской пропаганды были следствием того, что мы еще в 1946 году, находясь в беженском лагере, начали печатать листовки и вести пропаганду на Группу Советских войск в Германии. А чем дальше — тем больше. Это и вызвало массированный поток советской пропаганды против нас. Нормальное явление.

— Да, на врагов не обижаются. Большое спасибо, Евгений Романович.

Франкфурт-на-Майне, 1992 год.

РАЗВЕДЧИК, КОТОРОГО НЕ ЛЮБИЛИ КГБ И ЦРУ

Интервью с Николаем Евгеньевичем Хохловым

— Николай Евгеньевич, как вы попали в разведку?

В конце сентября 1941 года немецкие войска подходили к Москве. Я был белобилетником, но рвался на фронт. Я подал заявления в ГИТИС и в ГИК. Надеялся выдержать спецэкзамены для факультета режиссуры. Мои будущие сотоварищи по учебе подрабатывали грузчиками, сторожами, официантами, а я попробовал свои силы в художественном свисте и устроился во Всесоюзную студию эстрадного искусства. Но как раз в самом начале войны я от эстрады отошел и снимался в фильме Донского «Как закалялась сталь» в небольшой роли. Съемки шли в Ульяновске, и оттуда служба разведки меня вызвала обратно в Москву. Меня пригласили в здание госбезопасности на Лубянке и там я впервые встретился с офицерами разведки. На Лубянке меня заверили, что сдача Москвы неминуема и надо готовить партизанские группы для диверсионных действий в оккупированной столице. От меня потребовали, чтобы я вернулся на эстраду и стал членом артистической бригады, которая в самом деле была бы группой боевиков. Мне было девятнадцать лет, и я решил, что стать партизаном в оккупированной Москве еще интереснее, чем воевать на фронте.

Так всё и началось. Москву, слава Богу, не сдали, но в конце сорок первого разведчики, решив «боевую группу эстрадников» распустить, предложили мне тренировку для операций за линией фронта в немецкой форме. А кадровым офицером разведки меня сделали лишь в 1951 году, когда я уже проработал десять лет. Сначала — действуя в немецкой форме на территории, оккупированной немцами, а потом, по разным легендам, за рубежом.

— Во время войны вы участвовали в ликвидации гауляйтера Белоруссии Кубе. Как вам удалось вжиться в образ немецкого офицера и столь блестяще выполнить задание?

— Подготовка заняла больше года и была очень интенсивной. Меня поселили на конспиративной квартире, где также жил один немецкий антифашист, Карл Клейнюнг. Мне была уделена роль старшего лейтенанта тайной полевой полиции, а Карлу предстояло стать моим адъютантом — «унтер-офицером» той же службы. У этой особой полиции было право действовать в гражданской одежде, и это нам очень помогло на оккупированной территории. Однако к военной форме тоже надо было привыкнуть, как и к немецкой муштре. Мы с Карлом не только говорили только на немецком языке (он почти не знал русского), но и систематически посещали лагерь военнопленных в Красногорске, изучая поведение немецких военных. Портные службы приспособили немецкие формы к нашим размерам и выбрали ордена. Формы были трофейные, но в очень хорошем состоянии. Кроме работы в Красногорске, мне также пришлось заниматься со специалистами по немецкой культуре, истории фашизма и его ритуалов. Меня даже научили барабанить на пианино и напевать «Лили Марлен».

В конце концов нас отправили в качестве военнопленных в Оболовский лагерь, где мы прожили месяц среди немцев. Я не был разоблачен. Не был я разоблачен и в Минске, где для собственной уверенности мы с Карлом провели вечер в офицерском клубе. Карлу, как моему адъютанту, разрешили сопровождать меня, хотя сидеть он был обязан за отдельным столом, резервированном для низких чинов. В общем, всё обошлось и вошло в историю, когда был ликвидирован Кубе.

Думаю, что помогло мое легкомысленное отношение к опасности, свойственное ранней молодости.

— После войны вы получили задание убить Керенского. Почему оно было сорвано?

— В феврале 52-го Керенского собирались сделать председателем объединенного Комитета русской эмиграции, для координации борьбы с большевиками. Сталин испугался и приказал через Игнатова, руководителя «органов» в то время, поручить генералу Судоплатову немедленно ликвидировать Керенского, который тогда жил в Париже.

— А из зарубежных специалистов Судоплатова офицеров, знакомых с Парижем, знающих языки и для Франции и для легенды, способных не только легко попасть туда, но и свободно там передвигаться, под рукой оказался я один. И Судоплатов легкомысленно назвал Сталину мое имя.