…В борьбе за советскую лингвистику: Очерк – Антология

Таким образом, основная проблема, с которой столкнулось сообщество лингвистов 80-х, – это общественная ценность качества научного результата и поиск ответа на вопрос, какое научное достижение является действительно значимым. Тогдашнее научное сообщество демонстрировало черты частичной закрытости и нетолерантности к новым идеям. По словам В.Е. Чернявской, когнитивные, т.е. собственно познавательные, факторы пришли в противоречие с социально обусловленными, внешненаучными факторам [164, с. 78].

Вяч.Вс. Иванов так будет вспоминать о судьбе В.В. Виноградова:

«Я думаю, что не аресты и повторные ссылки и ругань в газетах сломили Виноградова, а уже после всего этого внезапно пришедшее вознесение его и возведение в ранг наместника Сталина в языкознании: о сталинских сочинениях на эту тему Виноградов написал около полутора сотен статей! Труднопереносимой его чертой было презрительное отношение к большинству людей вокруг. Добро бы он просто брюзжал и ворчал на тех многих, кто этого заслуживал. Он окружил себя ничтожествами и льстецами, в удобный для них час низвергших его с академических высот. Отделение литературы и языка, где он до этого низвержения долгие годы был полновластным правителем, до сих пор хранит следы того времени, когда он начал насаждать карьеристов и подхалимов» [80, № 3, с. 166].

В конце 80-х гг. лингвисты, каждый по своему, попытались осмыслить пройденный ими путь – от средины XX века.

В.К. Журавлев так проследил судьбу советской лингвистки второй половины XX века:

«Первоначально многие считали лингвистику pilot science – ведущей наукой, наукой-эталоном, использовали ее идеи, приемы и методы при решении своих задач… Но сегодня престижность нашей науки, кажется, падает… Лингвисты получали звания академиков и право удовлетворять научное любопытство „за казенный счет“» [76, с. 18 – 19].

Вот и Р.М. Фрумкина в своих воспоминаниях честно признается, вспоминая 80-е,

«…таким образом, я за государственные деньги занималась любимым делом, и государство же обеспечивало связь между мною и моим потенциальным читателем» [160, с. 167].

Естественно, что за обрывом традиции последовал кризис идей. Это уже эпоха 90-х. Максим Соколов так охарактеризует то время:

«Страна тяжко поворачивалась после большевицкой порухи и все для того, чтобы русская культура явила собой рагу из разогретых к ужину несвежих бартовщины и фукотовщины под соусом из еще более несвежих проклятых поэтов. Еще можно смириться с тем, что в продовольственных лавках торгуют импортными неликвидами с просроченным сроком давности, но когда в области духа наблюдается культовое поклонение импортному утильсырью двадцатилетней (как минимум) давности, это значительно труднее списать на временные неудобства переходного периода» [147, с. 535 – 536].