Конец XX века действительно оказался для советской и постсоветской лингвистики временем кризиса идей. Мысль отвлеченная, лишенная прагматических ориентировок, претендующая на построение мировоззрения, не встречала общественного энтузиазма. Обыватель, романтически интересующийся, есть ли жизнь на Марсе, стал анахронизмом. Анахронистичным казалось любое умственное конструирование, не обещающее быстрых практических результатов. Изменилась ментальность не научных работ, изменилась ментальность человечества. В сущности, все захотели из теории получить немножко хлеба с маслом. И вся направленность мысли стала именно такой. Бескорыстное искание истины, как называли науку раньше, подверглось всеобщему осмеянию, в том числе и в среде ученых.
Б. Акунин просто и емко отобразит сложившуюся ситуацию в романе «Ф.М.»:
«Антонина Васильевна выходила за старшего научного сотрудника, доктора наук, зарплата четыреста рублей с надбавками. Это раньше очень много было. А что теперь что? Другие как-то приспособились…» [5, с. 126].
А вот по таким автобиографическим заметкам политических деятелей постперестроечной эпохи, конца 90-х г. XX в., какие приводятся ниже, вполне достоверно можно судить об отношении власти к науке. Перед нами фрагмент из книги А.М. Брячихина, префекта Западного административного округа г. Москвы при Ю.М. Лужкове: