«В то время, по сути дела, в мире существовало две науки: советская наука и наука Соединенных Штатов Америки. Безусловно, была наука во Франции, в Великобритании, была наука в странах СЭВ, была наука в Монголии и Китае. Но все эти периферийные науки не были самодостаточными. Советская наука и американская наука были самодостаточными. Они могли развиваться внутри себя, практически не контактируя друг с другом, и могли выдавать не только важнейшие и передовые фундаментальные результаты, но и результаты прикладные. И вот начались экономические реформы. Наука не могла существовать отдельно. Когда корабль тонет, радиорубка не может быть спасена. И поэтому, когда финансирование научных исследований сократилось в 15 – 20 раз, наука в бывшем СССР перестала быть делом государственной важности. Позиции глобальной сверхдержавы постсоветская наука утратила. Сначала казалось, что выход очень прост: сократим ученых в 9 – 10 раз и доведем численность ученых до такой величины, когда они будут получать столько же, сколько американские ученые. Наверное, это могло решить какие-то частные задачи, какие-то проблемы, стоявшие перед наукой, проблемы отдельных ученых, они получали бы большие деньги, они занимались бы исследованиями в более благоприятном режиме, гораздо более благоприятном режиме. Но проблема была в том, что тогда тонкая пленка постсоветской науки прорвалась бы окончательно и остались бы небольшие бугорки в Москве, в Санкт-Петербурге, возможно, в Новосибирске, может быть, на Урале, и все» [163, с. 80 – 82].
Это о науке вообще, не только о лингвистике. Конкретно о ней в конце 90-х В.В. Колесов скажет с горечью:
«Серьезную озабоченность вызывает состояние современной отечественной лингвистики».
И далее:
«Ее романтический взлет в середине века оставил ряд первоклассных идей, которыми долго жили и мы, и зарубежные коллеги; теперь все это сменилось провинциально мелочным заимствованием тех крох с пиршественного стола русского языкознания, которые за рубежом кое-как приладили для собственных нужд. Ложно понятые потребности времени, аляповато сформулированные как „практическое применение“, „достоинство научной школы“, „оригинальное направление“ и проч., дезориентировали научную молодежь, уводя ее от плодотворных традиций отечественной лингвистики. Дело доходит до того уровня науки в ее развитии, за которым пустота термина скрывает эклектизм знания, и тень схоластики уже нависла над нами» [91, с. 280 – 298].
Не только В.В. Колесов заметил эти изменения в научной среде лингвистов. А.И. Белецкий назовет свою статью в сборнике «В мастерской художника слова» так – «Наука и схоластика», и напишет такими словами о наболевшем: